- Счастливый вам путь, - ответил мужик.
Хаммер ушел. На закате за лежавшей без памяти Слимаковой приехали сани и увезли ее в колонию. Слимак остался на пожарище. Прежде всего он достал из-под навоза мешочки с серебром и с бумажными деньгами и рассовал их по карманам зипуна. Потом перенес в конюшню уцелевшую от пожара одежду и утварь и, наконец, подбросил сена коровам. Ему показалось, что эти бессловесные твари смотрят на него с упреком, как будто спрашивают:
"Что ж это вы делаете, хозяин, неужто ничего лучше не надумали?"
"А что мне делать?.. - отвечал себе мужик. - Ну, остались у меня кое-какие деньги, даже, можно сказать, немалые деньги, да что толку? Если я сызнова построюсь и лошадей заведу, опять что-нибудь приключится: такое уж тут место несчастливое. Вот перейдет сюда немец и отвадит нечистого, а мне с ним не совладать".
Наступил вечер, а Слимак все еще бродил по двору с таким чувством, как будто что-то удерживало его на месте, как будто ноги у него примерзли к земле. Он попытался возбудить в себе гнев и принялся сам перед собой охаивать свой хутор.
- У-у... пакость... - ворчал он. - Было бы что жалеть! А то земля не родит, кругом ни души, заработков никаких, а чего солнце не выжжет, то смоет водой. Не для того же мне тут оставаться, чтоб на мне разживались воры.
Он в самом деле обозлился: плюнул в сердцах, пнул ногой сломанные ворота и размашисто зашагал к мосту, не оглядываясь назад. По дороге он встретил двух немцев-батраков; весело разговаривая, они шли ночевать к нему на хутор. При виде Слимака немцы умолкли, но, едва разминувшись с ним, негромко засмеялись.
- Стану я зимовать с такими стервецами, как вы!.. - буркнул Слимак. Пусть только малый мой вернется из тюрьмы да поправится баба, я на край света уйду, лишь бы глаза мои вас не видали...
В ясном небе загорелись звезды; из-за леса выплыла луна. За мостом мужик свернул налево и вскоре остановился возле колонии Хаммера.
У ворот послышалось покашливание, там чернела какая-то тень.
- Это вы, пан учитель?.. - спросил Слимак.
- Я. Ну что же, решили продать землю?
Мужик молчал.
- Может, это и к лучшему... Да, пожалуй, к лучшему, - говорил учитель. - Один вы на этом клочке много не навоюете: очень уж вам не везет, а так хоть других выручите.
Он оглянулся по сторонам и прибавил понизив голос:
- Но у нотариуса вы поторгуйтесь с Хаммерами, ведь вы им оказываете услугу. Как только они с вами уладят это дело, Кнап отдаст свою дочь за Вильгельма, выплатит ему приданое и даст им еще денег в долг. Иначе в день святого Яна Гиршгольд выгонит их и продаст ферму Гжибу... На тяжелых условиях они заключили контракт с Гиршгольдом.
- Это, стало быть, Гжиб хочет купить колонию? - спросил Слимак.
- А вы думали кто? - сказал учитель. - Гжиб покупает для сына... Иосель уже с месяц тут шныряет, и, бог знает, чем бы все это кончилось, если бы вы не решились продать свой хутор.
- Гжиб? - повторил мужик. - Да лучше мне черта иметь соседом, чем эту холеру! И сто немцев так не доймут, как этот старый Иуда.
- А вы все-таки с ними поторгуйтесь, - прибавил учитель. - Кнап уже приехал, так что они не будут особенно упираться.
На ферме скрипнула дверь. Учитель тотчас заговорил о другом.
- Ваша жена, - громко сказал он, - лежит в школе. Вы пройдите туда...
- Это кто, Слимак? - крикнул со двора Фриц Хаммер.
- Я.
- Вы зайдите к жене, но ночевать будете в кухне. За больной присмотрит Августова, а вам нужно выспаться: завтра чуть свет мы едем.
Он скрылся за углом; дверь снова скрипнула. Должно быть, он ушел к себе.
- А вы где живете, пан учитель? - спросил мужик.
- Обычно в школе, но сегодня ночуем с дочерью в конюшне.
Слимак задумался и сказал:
- Видать, мою бабу только до завтра положили в горнице. А завтра нас прогонят в конюшню... Нет, нечего нам тут засиживаться.
Они вошли в темные сени. Откуда-то из дальних комнат доносился громкий разговор, прерываемый взрывами грубого смеха и звоном стаканов. Учитель взял Слимака за руку и потянул к дверям налево. В большой комнате, заставленной скамейками, тускло горела лампочка; в углу на топчане лежала Слимакова; какая-то старуха клала ей на голову мокрые тряпки. Комнату наполнял острый запах уксуса.
У Слимака сжалось сердце. Лишь теперь, ощутив этот запах, он понял, что жена его больна, тяжко больна.
Он наклонился над топчаном; Слимакова, прищурив глаза, вглядывалась в него. И вдруг заговорила хриплым голосом:
- Это ты, Юзек?..
- Я и есть.
Закрыв глаза, больная теребила край тулупа, которым была накрыта. Немного помолчав, она снова заговорила, на этот раз громче:
- Что ты делаешь, Юзек?.. Что ты делаешь?..
- Да видишь, стою.
- Ага! Стоишь... Я знаю, что ты делаешь... Ты не думай!.. Я все знаю...
- Идите отсюда, хозяин, идите, - перебила ее старая немка, подталкивая мужика к дверям. - Идите, а то она волнуется, ей вредно... Идите.
И она выпроводила его из комнаты.
- Юзек!.. - крикнула Слимакова. - Юзек! Поди сюда... Я тебе кое-что скажу...
Мужик колебался.
- Не стоит, - шепнул учитель, - она бредит и раздражается. Когда вы уйдете, она, может быть, уснет.
Он провел Слимака через сени на другую половину, в кухню. Туда сейчас же вошел Фриц Хаммер и утащил Слимака в комнаты.
За ярко освещенным столом, уставленным пивными кружками, в клубах табачного дыма сидел, попыхивая трубкой, старик Хаммер, а рядом с ним мельник Кнап. Это был тучный человек, грузный, как куль муки, с широкой красной физиономией, лоснящейся от пота. Сидел он без сюртука, держа в одной руке кружку пива и рукавом другой руки вытирая вспотевший лоб. Из-под расстегнутой рубашки, на которой блестели золотые запонки, виднелась полная, как у женщины, грудь, густо поросшая волосами.
Направо от стола, на подставке стоял изрядный бочонок пива, из которого Вильгельм Хаммер то и дело наполнял кружки.
- Ну, как ты называешься, отец? - весело крикнул Кнап грубым голосом, с сильным немецким акцентом.
- Слимак.
- О, правда, это тот самый!.. - гаркнул Кнап и захохотал. - А ты продашь нам твой земля с горой под мельницу?
- Кто его знает?.. - робко ответил мужик. - Стало быть, продам...
- Ха-ха! - покатывался Кнап. - Вильгельм!.. - заревел он, точно Вильгельм был за версту отсюда, - налей ему пива, этому мужику... Пей за мое здоровье, а я за твое здоровье... Хо-хо-хо!.. Хотя ты ко мне никогда не привозил свое зерно, я буду с тобой чокаться. Ты будь здоров, и я будь здоров... А зачем ты раньше нам не продал твой земля?
- Кто его знает?.. - сказал мужик, жадно глотая пиво.
- Вильгельм!.. Налей ему!.. - гремел Кнап. - А я скажу, зачем ты не продал. Затем, что ты не имеешь крепкого решения. Хо-хо!.. Крепкое решение это самый главный. Я сказал: "Я буду иметь мельница в Вульке!" - и я имею мельница в Вульке, хотя евреи два раза мне ее подожгли. Что, не правда, Хаммер?.. И я еще сказал: "Мой Конрад будет доктор!" - и Конрад будет доктор. И еще я сказал: "Хаммер, твой Вильгельм должен иметь ветряную мельницу!" - и Вильгельм должен иметь ветряную мельницу. А человек без крепкого решения - он есть, как мельница без воды... Вильгельм!.. Налей ему пива... Что, какое хорошее пиво, правда?.. Это мой зять Краузе делает такое пиво... Хо-хо!..
- Что это?.. - воскликнул он, нагнувшись к бочонку. - Что это, пива нет?.. Баста!.. Идем спать...
Все встали из-за стола. Фриц подтолкнул Слимака к кухне и запер дверь.
Мужик охмелел, сам не зная от чего: от пива или от речей шумливого Кнапа. При свете плошки он разглядел в кухне два топчана: на одном кто-то уже спал, другой был не занят. Слимак присел на него, и вдруг ему стало до того весело, что он закачался: влево - вправо, влево - вправо...
Он ни о чем не думал, он просто прислушивался к разговору на немецком языке, доносившемуся из смежной комнаты. Через некоторое время он услышал звонкое чмоканье, бесконечные восклицания, грохот отодвигаемого стола, хохот Кнапа. Потом кухню залил яркий свет: прошли Фриц и Вильгельм.
- Спать, спать! - крикнул мужику Фриц. - На рассвете мы едем.
Молодые Хаммеры вышли в сени, из сеней во двор, наконец шаги их затихли где-то за амбаром, а Слимак все покачивал головой - влево и вправо. Прошло еще немного времени; в соседней комнате гулко отдавались тяжелые шаги, потом грубый голос Кнапа забубнил: "Vater unser, der Du bist im Himmel..."*
______________
* Первая строчка молитвы "Отче наш" (нем.).
Читая молитву, мельник снимал сапоги и швырял их в дальний угол; затем со словами "аминь... аминь" он улегся на кровать, которая сильно заскрипела под ним.
Наконец он умолк, а через несколько минут захрапел на разные голоса и как-то очень странно: казалось, будто его резали или душили.
Фитилек, едва тлевший в плошке, затрещал, раза два вспыхнул и погас, наполнив кухню противным запахом подгоревшего сала. В заиндевевшее окно глянул месяц, и на глинобитный пол упала полоса тусклого света, перерезанная на шесть долек тенью оконной рамы.
