Мельник ужасающе храпел и стонал. Одурманенный пивом, мужик раскачивался вправо и влево, чему-то улыбался и рассуждал вслух:
- Ну, и продам!.. А что? Нельзя, что ли? Лучше мне в чужой стороне купить пятнадцать моргов хорошей, настоящей земли, чем биться здесь на десяти негодных, да еще по соседству с Ясеком Гжибом. Они со стариком вовсе меня заедят... Продать так продать, но чтоб сразу...
Он встал, словно собираясь сейчас же идти к нотариусу. Вспомнив, однако, что до нотариуса далеко, он снова опустился на сенник и тихо засмеялся. Крепкое пиво, выпитое на голодный желудок, совсем его разморило.
Вдруг на фоне освещенного окна показался какой-то силуэт. Кто-то со двора пытался заглянуть в кухню.
Мужик машинально подошел к окну. Взглянул, мигом протрезвел... и выбежал из кухни. От скрипа дверей сонный батрак заворочался и выругался, но Слимак ничего не замечал. Трясущимися руками он нащупал в сенях щеколду, толкнул дверь, и его обдало морозным воздухом.
Во дворе перед домом стояла женщина и заглядывала в окно. Слимак бросился к ней, схватил за плечи и в ужасе прошептал:
- Это ты, Ягна?.. Ты?.. Побойся бога, что ты делаешь? Кто тебя одел?
Действительно, это была Слимакова.
- Сама я оделась, только с башмаками никак не могла управиться, вишь, как нескладно обулась... Ну, пошли домой, - сказала она, потянув его за руку.
- Куда же домой? - ответил Слимак. - Ты, знать, совсем больна, раз не помнишь, что у нас сгорели и дом и рига... Ну, куда ты пойдешь по такому морозу?
В саду залаяли волкодавы Хаммера; Слимакова повисла на руке мужа, упорно повторяя:
- Пошли домой... Пошли домой! Не хочу помирать в чужом углу, словно побирушка... Не! Я сама хозяйка... Не хочу брататься со швабами, а то ксендз не окропит мой гроб святой водой...
Она тянула мужа, и он шел. Так они добрели до ворот, потом вышли за ворота, потом дальше - к замерзшей реке, только бы скорей дойти до жилья. За ними с бешеным лаем бежали собаки и рвали на них одежду.
Они молча шли. Наконец у реки Слимакова, выбившись из сил, остановилась и, передохнув немного, заговорила:
- Ты думаешь, я не знаю, что немцы тебя окрутили и что ты хочешь продать им землю?.. Может, не правда?.. - прибавила она, дико глядя ему в глаза.
Слимак опустил голову.
- Ах ты продажная душа!.. Отступник проклятый! - вдруг взорвалась она, грозя ему кулаком. - Землю свою продаешь?.. Этак ты и самого господа Иисуса Христа продашь!.. Прискучило тебе честно жить, как подобает хозяину, как жил твой отец? Бродяжничать захотел? А Ендрек что будет делать?.. Ходить за чужой сохой?.. А меня ты как похоронишь?.. Как хозяйку или как побирушку какую?..
Она потянула его к себе и ступила на лед. Когда они дошли до середины реки, Слимакова вдруг крикнула:
- Стой тут, Иуда!.. - И она схватила его за обе руки. - Что, будешь продавать землю? Ты уже у меня из веры вышел. Слушай, - говорила она в лихорадочном возбуждении, - ежели продашь, господь бог проклянет и тебя и сына... Этот лед провалится под тобой, ежели ты не откажешься от дьявольского наущения... Я хоть помру, а покоя тебе не дам... Глаз не сомкнешь, а уснешь, я из гроба встану и не дам тебе спать... Слушай!.. кричала она в приступе безумия. - Ежели ты продашь землю, не проглотить тебе святых даров: поперек горла они тебе станут или разольются кровью...
- Иисусе! - шепнул мужик.
- Куда ни ступишь, трава у тебя загорится под ногами... - заклинала его обезумевшая женщина. - На кого посмотришь, того сглазишь, и несчастье падет на его голову...
- Иисусе! Иисусе! - стонал мужик.
Он вырвался из ее рук и заткнул уши.
- Продашь? Продашь? - спрашивала она, наклоняясь к самому его лицу.
Слимак тряхнул головой и развел руками.
- Будь что будет, - ответил он, - не продам.
- Хоть будешь подыхать на соломе?
- Хоть буду подыхать.
- Так помогай тебе бог!..
- Так помогай мне бог и безвинные муки его...
Слимакова пошатнулась. Муж подхватил ее, обнял и почти дотащил до конюшни, где спали оба батрака Хаммера.
Слимак усадил жену на порог, а сам застучал кулаками в двери.
- Кто там? - спросил сонный голос.
- Отоприте!.. Вставайте!.. - ответил мужик.
Один из батраков отпер дверь.
- Это вы, Слимак? - с удивлением спросил он, кутаясь в тулуп.
- Ступайте к себе в колонию, мне тут надо уложить мою бабу.
Батрак почесал всклокоченную голову.
- Смеетесь вы, что ли?.. Да ведь земля эта уже не ваша...
- А чья же?.. - в бешенстве заревел мужик и, схватив его за шиворот, вышвырнул во двор. - Вон пошли!.. - прибавил он, пропуская второго батрака, который с сапогами в руках сам поспешил уйти.
Возмущенные тем, что их выгнали, немцы, ворча, стали одеваться. Слимак взял жену на руки и уложил на еще не простывшую постель. Женщина тяжело дышала.
- Ну, теперь будете судиться! - сказал старший батрак. - Так нельзя обманывать людей. Старик вам поверил на слово и вызвал Кнапа, жене вашей обеспечил уход, вы договорились о продаже, а сами среди ночи удираете. Честный же вы купец!..
- Это его Геде подбил, - вмешался второй батрак.
- Нет, Геде не такой подлец, - возразил старший, - он не нарушит договора. Тут пахнет евреями. Наверное его подговорили Иосель с Гиршгольдом - два негодяя, которые всех нас пустили в трубу.
Слимак в ярости захлопнул двери конюшни. Оба немца закричали:
- Ты еще поплатишься за свое мошенничество!..
- Всей твоей земли не хватит!..
- Увидишь, как тебя надуют евреи!..
- С голоду подохнешь, руку будешь протягивать на паперти!
- Поцелуйте меня в... - огрызнулся Слимак.
Батраки повернулись и ушли в колонию, грозя кулаками и ругаясь попеременно по-польски и по-немецки. Когда их сердитые голоса замолкли, Слимак вышел из конюшни и стал бродить по двору, прислушиваясь, не едет ли кто по дороге.
"Ничего не поделаешь, - думал он, - придется звать какую-нибудь бабку да фельдшера..."
Время от времени он приоткрывал скрипучую дверь и заглядывал в конюшню. Жена уже не хрипела, и ему показалось, что она спит спокойнее.
Так он прошатался до утра. На заре он задал корму коровам, напоил их, а когда совсем рассвело, пошел в конюшню, решив немного поспать.
Его поразило спокойствие жены. И, хотя глаза у него слипались и шумело в голове, он наклонился над ней и, собрав последние силы, стал осматривать. Потом дернул ее за руку, потрогал губы - она не шевелилась. Умерла и даже успела уже окоченеть.
- Ну вот!.. - пробормотал мужик. - Эх... Все пошло к чертям!..
Он затворился в конюшне, сгреб немного соломы в угол и лег. Через несколько минут он крепко уснул.
Было уже за полдень, когда Слимак проснулся от света и крика. Он открыл глаза и увидел перед собой старуху Собесскую.
- Вставайте, Слимак, вставайте!.. Жена-то ваша померла... Как есть померла...
- А что я могу сделать? - ответил мужик.
И, повернувшись животом вниз, еще плотней натянул на голову тулуп.
- Гроб надо купить... В приход пойти, сказать...
- Ну, и пускай говорят, кому надо...
- Кому надо-то? - кричала бабка. - В деревне толкуют, что вас сам бог наказал за Овчажа да за сиротку... Немцы лютуют против вас - страшное дело! Толстый-то этот, мельник из Вульки, поссорился с ними и уехал... Иосель и то не велел мне сюда идти, говорит, что теперь вы платитесь за цыплят, которых прошлый год продавали дорожникам. Совсем он остервенился, я уж хотела варом ему плеснуть в зенки... Да поднимайтесь же, Слимак!.. - говорила бабка, дергая его за тулуп.
- Эй!.. Отвяжись от меня, - отозвался мужик приглушенным голосом, - а то как двину ногой, так вся водка из тебя брызнет...
- Ах ты безбожник! Собачий ты сын!.. Отступник от святой церкви!.. Да ты и вправду совесть потерял; вишь, валяется, когда родная жена ждет христианского погребения... Да опомнись, Слимак!
- Поцелуй меня, знаешь?.. - заревел мужик и взмахнул ногой в воздухе с такой силой, что старуху ветром обдало.
Бабка всплеснула руками и с воплем побежала в деревню...
Слимак толкнул дверь и снова укрылся тулупом. Сердцем его овладело непреодолимое мужицкое упрямство; он был уверен, что погиб безвозвратно. Он не жаловался, ни о чем не жалел, но хотел лишь одного: заснуть и во сне умереть. Враги его прокляли, знакомые отступились, близкие сошли в могилу. У него не осталось никого и ничего; во всем мире не было руки, которая протянулась бы к нему в минуту отчаяния или подала воды, если бы в горячке его томила жажда. Спасти его могло одно лишь милосердие божье, но он уже в него не верил.
Когда он так лежал, припав лицом к земле, чтобы не видеть трупа жены, солнце опустилось на западные холмы, из ближнего костела донесся вечерний звон, а в хатах бабы набожно зашептали "Ангел господень". Как раз в это время с горы по дороге спускалась какая-то черная сгорбленная тень. Она медленно шла прямо к хутору Слимака, с мешком на спине и с палкой в руках, в сиянии закатного солнца, словно ангел господень, ниспосланный к нему милосердным отцом в столь тяжкую для него годину.
