- Не будет мне спасения, не будет... Господи, смилуйся надо мной!.. бормотал в отчаянии ксендз, поспешно поднимаясь с колен, чтобы распорядиться насчет обеда и напитков.
А четверть часа спустя он уже распевал светские песенки и пил, как улан.
В тот вечер, когда пришел Иойна, ксендз собирался с визитом к одному из окрестных помещиков. Он знал, что приедет человек двадцать гостей, в том числе инженер из Варшавы с самыми свежими новостями; будут, как водится, преферанс, отличный ужин и редкие вина, припасенные для инженера, который сватался к дочке помещика. Ксендз несколько дней провел в одиночестве и теперь с лихорадочным нетерпением ждал минуты отъезда. Ему до смерти наскучило смотреть из одного окна во двор, где разжиревший работник колол дрова, а из другого в сад, занесенный снегом, наскучили все те же голые деревья, на которых кричали галки; он стосковался по людям и насилу дождался вечера. Теперь он уже считал не часы, а минуты, но когда снова взглядывал на циферблат, думая, что уже пора ехать, к изумлению его, оказывалось, что прошло всего четверть часа.
Викарий жил в другом доме; он ложился спать, как только садилось солнце и надевал на ночь суконный, на вате, колпак. Это было единственное, что немного забавляло ксендза, который не любил своего помощника. Чтобы как-нибудь скоротать время до отъезда, он потребовал самовар, раскурил трубку и замечтался:
"Будут сегодня пани Теофилёва с мужем или не будут?.. Ну, он-то человек на редкость глупый, но она... Боже милосердный, о чем же я думаю!.."
Но как ни корил себя ксендз, все время он видел зеленоватые глаза пани Теофилёвой, с тоской устремленные на него, видел то необычное выражение лица, с каким она недавно сказала:
- Знаете, в жизни бывают драмы, более тяжелые, чем на сцене...
Тогда он ей ничего не ответил, только почувствовал, как что-то сжалось у него в груди. Но сейчас, отсчитывая медленные удары маятника, наедине с самим собой, он признавал, что в жизни бывают не только тяжелые, но и страшные драмы.
Что за адская мука - таить от самого себя свои мысли!
Он поднес трубку к губам, глубоко затянулся и вдруг вздрогнул. Ему почудилось, что его сутана коснулась шелкового платья.
- Господи, смилуйся надо мной! - прошептал он, вставая из-за стола.
Но стоило ему сесть, как он снова видел зеленоватые глаза и ощущал жгучее прикосновение шелковою платья.
"Ах, скорей бы уж ехать... Мороз отрезвит меня... Впрочем, я весь вечер буду играть в преферанс..."
Так он убеждал себя, но сам не вполне этому верил. Он знал, что дамы задержат его в гостиной и что он увидит устремленные на него, как всегда, ее дивные глаза и печальное лицо, на котором словно запечатлелись слова: "Знаете, в жизни бывают драмы..."
Вдруг постучались в дверь. Вошел Иойна и поклонился до земли.
- Хорошо, что ты пришел! - воскликнул ксендз. - Я даже хотел послать за тобой: у меня набралась куча платья, которое нужно привести в порядок.
- Слава богу! - ответил еврей. - Я уже целую неделю сижу без работы. И еще пани экономка сказала, что на кухне испортились часы...
- Ты умеешь и часы чинить?..
- А как же? У меня даже инструменты при себе.
- Отлично!.. Портной и часовщик.
- Я и шорник, и зонтики исправляю, и посуду умею лудить.
- Ну, если так, оставайся у меня на всю зиму. А когда ты примешься за работу?
- Сейчас же и засяду.
- На ночь глядя? - спросил ксендз.
- Я работаю и ночью. В мои годы уже немного спят.
- Как хочешь. Так ты ступай во флигель и скажи, чтобы тебе дали поужинать. Чаю тебе сейчас принесут.
- Прошу вас, извините меня, - поклонился старик, - но если можно, пусть сахар будет отдельно.
- Ты пьешь без сахару?
- Наоборот, я даже люблю, чтобы чай был очень сладкий, но пью пустой, а сахар прячу для внуков.
- Пей с сахаром! Для внуков получишь отдельно, - засмеялся ксендз, удивляясь хитроумию старика. - Валентий, подай мне шубу, - вдруг заторопился он, услышав, как подкатили сани.
Еврей снова поклонился.
- Еще раз извиняюсь, - сказал он, - но я к вам пришел от Слимака...
- От Слимака?.. - повторил ксендз. - Ах да! Это ведь у него был пожар.
- То есть даже не от Слимака... он бы не посмел к вам посылать. Но сегодня его жена померла, и у него что-то неладно в голове; они оба лежат в конюшне, и даже некому воды подать, даже коров не поили целый день.
Ксендз ахнул.
- Как? Никто из деревни их не навестил?..
- Я опять попрошу извинения, - поклонился еврей, - но в деревне болтают, что на него обрушился гнев божий. Так по этому случаю он должен погибнуть, если никто его не спасет.
И старик поглядел в глаза ксендзу, словно желая сказать, что именно он должен спасти Слимака.
Ксендз так стукнул об пол чубуком, что трубка треснула.
- Ну, я, с вашего позволения, пойду во флигель, - прибавил еврей.
Он взял мешок, палку и вышел.
У крыльца позвякивали бубенчики, напоминая ксендзу, что пора ехать к соседу. Валентий стоял в комнате с шубой в руках.
"Там меня ждут, - думал ксендз, уперев в пол выгнувшийся дугой чубук. Приехал инженер... Может быть, я понадоблюсь при обручении... ("Может быть, ты целую неделю не увидишь пани Теофилёву", - тише мысли шепнул ему внутренний голос.) А этот мужик может потерпеть и до завтра, тем более что все равно я не воскрешу покойницу..."
Ах, как мучителен выбор между блестящим раутом и ночным посещением погорельца, который лежит рядом с трупом в конюшне...
- Давай шубу! - сказал ксендз. - Нет, погоди... - И он прошел к себе в спальню.
"Сейчас около восьми, - соображал он. - Если я поеду к нему, будет уже поздно ехать к ним".
И снова в пустой комнате он увидел зеленоватые глаза и печальное личико, снова услышал слова: "В жизни бывают драмы..."
- Шубу!.. Постой... Погляди, Валентий, поданы ли лошади?
- Стоят у крыльца, - ответил слуга.
- Ага... А ночь светлая?
- Светлая.
- Ага! Сходи к экономке и вели ей накормить старика. И пусть поставит ему лампу поярче, если он захочет работать ночью.
Валентий вышел.
- Нет, не могу я быть рабом всех погорельцев и баб, которые здесь умирают. Подождут до завтра. Да и нестоящий он, должно быть, человек, если никто из деревни не поспешил ему на помощь.
Ксендз ненароком взглянул на распятие - и вздрогнул. Ему показалось, что и у спасителя зеленоватые глаза.
- Святые раны господни, - прошептал он. - Что со мной делается? И это я - гражданин, священник, колеблюсь между развлечением и помощью несчастному... Священник!.. Гражданин!..
Он схватился обеими руками за голову и зашагал по комнате. Вошел Валентий.
Ксендз повернул к нему побледневшее лицо.
- Возьми корзинку, - сказал он изменившимся голосом, - положи туда мясо от обеда, хлеб, бутылку меду и отнеси в сани.
Слуга удивился, но выполнил приказание.
"А что, если он умирает? - думал ксендз. - Захватить, может быть, святые дары?.. Ужасно!.. - шепнул он, снова увидев перед собой эти удивительные глаза. - Я проклят, навеки проклят... Боже, смилуйся надо мной..."
Он бил себя в грудь и отчаивался в возможности своего спасения, забывая, что отец небесный ведет счет не раутам или выпитым бутылкам, а тяжким мукам борющегося с собой человеческого сердца.
XI
Через полчаса раскормленные лошади ксендза остановились перед хутором Слимака. Ксендз зажег хранившийся под козлами фонарик и, неся его в одной руке, а корзину в другой, направился к конюшне.
Едва толкнув дверь, он увидел труп Слимаковой. Взглянул направо: на соломе сидел мужик, закрывая рукой глаза от света.
- Кто тут? - спросил Слимак.
- Я, ксендз.
Мужик вскочил, накинул на плечи тулуп. Лицо его выражало удивление; видимо, он не мог понять, что происходит. Пошатываясь, он переступил порог и, став против ксендза, глядел на него, разинув рот.
- Чего вам? - тихо спросил он.
- Я принес тебе благословение господне. Тут холодно: надень тулуп и подкрепись, - сказал ксендз.
Он поставил корзину на высокий порог и вынул из нее хлеб, мясо и бутылку меду.
Слимак подвинулся ближе, заглянул ксендзу в лицо, потрогал руками шубу и вдруг повалился ему в ноги, рыдая:
- До чего же мне тяжко!.. Так тяжко!.. Ох, до чего тяжко!..
- Benedicat te omnipotens Deus*, - благословил его ксендз.
______________
* Да благословит тебя всемогущий бог (лат.).
И неожиданно, вместо того чтобы перекрестить, обнял его за плечи и опустился с ним рядом на порог. Так они долго сидели - элегантный ксендз и бедный, плачущий мужик в его объятиях.
- Ну, успокойся, брат, успокойся... Все будет хорошо... Господь не оставляет детей своих...
Он поцеловал его и утер ему слезы. Слимак с воплем снова упал в ноги ксендзу.
- Теперь мне и помирать не страшно... - всхлипывал он. - Теперь мне можно и в пекло провалиться за все мои грехи, когда мне выпало такое счастье, что сам ксендз сжалился надо мной... А стою ли я? Да проживи я хоть сто лет, хоть бы я на коленях дополз до святой земли, мне этого не заслужить...
