Вот оно.
Мартин дополз до кресла, сел, по-прежнему целуя этот маленький рот и эту маленькую голову, снова и снова, и с трудом раздвинул ей ноги. Сколько ж ей лет?
Получится?
Мальчишки подошли совсем близко, смотрели.
- Он уже передок засунул.
- Ага. Гляди. У них щас ребенок будет?
- Не знаю.
- Зыбай! Он уже почти половину засунул!
- Змея!
- Ага! Змея!
- Зыбай! Зыбай! Туда-сюда ездит!
- Ага. Еще глубже!
- Совсем внутри!
Он уже в ее теле, подумал Мартин. Господи, да хуй у меня с половину ее будет!
Изогнувшись над нею в этом кресле, не переставая целовать и раздирать ее, он забыл обо всем, плевать, он так ей и голову оторвал бы запросто.
И тут кончил.
Они обвисли вместе с этого кресла под электрической лампочкой. Он обвисли.
Затем Мартин положил ее тельце на гаражный пол. Откинул крючок. Вышел. Дошел до своего дома. Надавил на кнопку лифта. Вылез на своем этаже, дошел до холодильника, достал бутылку, налил стакан портвейна, сел и стал ждать, наблюдая.
Вскоре везде уже были люди. Двадцать, двадцать пять, тридцать человек. Возле гаража. Внутри гаража.
Затем по дорожке подъехала скорая помощь.
Мартин смотрел, как ее выносят на носилках. Потом скорая уехала. Еще больше народу. Еще больше. Он выпил вино, налил еще.
Может, они не знают, кто я, подумал он. Я редко выхожу из дому.
Но оказалось не совсем так. Дверь он не запер. Вошли два фараона. Здоровые ребята, довольно симпатичные. Они ему почти понравились.
- Ладно, блядь!
Один хорошенько звезданул ему по физиономии. Когда Мартин встал и вытянул руки под браслеты, другой вытянул из петли дубинку и изо всех сил рубанул ему поперек брюха. Мартин рухнул на пол. Ни вдохнуть, ни двинуться он не мог. Они подняли его. Второй снова заехал ему в челюсть.
Везде были люди. Они не стали спускаться на лифте, пошли пешком, толкая его вниз по лестнице.
Лица, лица, лица, наружу из подъезда, лица на улице.
В патрульной машине оказалось очень странно - двое легавых впереди, двое - с ним на заднем сиденье. Мартина обслуживали по высшему классу.
- Убил бы такую мразь, как ты, - сказал один из легавых на заднем сиденье. - Убил бы такую гадину и даже стараться бы не стал...
Мартин беззвучно расплакался, строчки слез побежали вниз, как одичавшие.
- У меня дочке пять лет, - сказал один из легавых сзади. - Я б тебя убил и не задумался!
- Я ничего не мог сделать, - ответил Мартин, - говорю вам, Господи спаси меня, я ничего не мог с собой сделать...
Легавый начал лупасить Мартина по голове дубинкой. Никто его не останавливал.
Мартин упал лицом вперед, его рвало кровью и вином, легавый выпрямил его, еще раз шарахнул дубинкой по лицу, поперек рта, вышиб ему почти все передние зубы.
Потом, подъезжая к участку, его ненадолго оставили в покое.
УБИЙСТВО РАМОНА ВАСКЕСА[23]
Они позвонили в дверь. Два брата - Линкольн, 23 года, и Эндрю, 17 лет.
Он подошел открывать сам.
Во какой. Рамон Васкес, старая звезда немого экрана и самого начала звукового кино. Уже за 60, но на вид все такой же изысканный. В те дни, и на экране, и в жизни, волосы его были обильно навазелинены и зачесаны прямо назад, приглажены даже. А длинный тонкий нос, а крохотные усики, а как глубоко заглядывал он дамам в глаза - нет, это было слишком. Его называли "Великим Любовником". Дамочки обмирали при виде его на экране. Ну, "обмирали" - это то, что писали кинокритики. На самом же деле, Рамон Васкес был гомосексуалистом. Теперь волосы его были царственно седы, усы - - чуточку погуще.
Стояла промозглая калифорнийская ночь, а дом Рамона располагался в стороне от дороги в холмах. На парнишках были армейские брюки и белые футболки. Оба - мускулистые, довольно симпатичные, с приятными извиняющимися лицами.
Говорил из них Линкольн:
- Мы читали о вас, мистер Васкес. Простите, что побеспокоили вас, но нас глубоко интересуют голливудские идолы, и мы выяснили, где вы живете, а тут проезжали мимо и не утерпели - позвонили.
- А разве здесь не холодно, мальчики?
- Да-да, холодно.
- Не зайдете внутрь на минуточку?
- Нам не хочется вас беспокоить, мы не хотим ничему мешать.
- Все в порядке. Заходите же. Я один.
Мальчики вошли. Встали посреди комнаты, нелепые, растерянные.
- Ах, прошу вас, садитесь! - произнес Рамон. Указал на оттоманку. Мальчики подошли, сели, несколько напряженно. В камине горел огонек. - Я принесу вам что-нибудь согреться. Одну минуточку.
Рамон вернулся с хорошим французским вином, открыл бутылку, снова вышел, затем вернулся с 3 охлажденными бокалами. Разлил на троих.
- Попробуйте. Очень приятное.
Линкольн осушил свой довольно быстро. Эндрю, посмотрев на него, сделал то же самое. Рамон долил.
- Вы братья?
- Да.
- Я так и подумал.
- Я - Линкольн. А он - мой младший брат Эндрю.
- Ах, да. У Эндрю очень утонченное и чарующее лицо. Задумчивое. И в нем есть что-то чуть-чуть жестокое. Возможно - настолько жестокое, насколько нужно.
Хммм, можно попробовать устроить его в кино. Я, знаете ли, по-прежнему каким-то весом обладаю.
- А как насчет моего лица, мистер Васкес? - спросил Линкольн.
- Не такое утонченное - и более жестокое. Настолько жестокое, что в нем почти звериная красота; вот... это и еще ваше... тело. Простите, но вы сложены, как какая-то чертова обезьяна, которую обрили почти наголо. Однако... вы мне очень нравитесь - вы излучаете... нечто.
- Может быть, голод, - произнес Эндрю, впервые раскрыв рот. - Мы только что приехали в город. Из Канзаса. Колеса спустило. Потом полетел проклятый клапан.
Все наши деньги сожрали эти шины, да ремонт. Вон он сидит снаружи, "плимут"
56-го года - мы его даже на лом за десять баксов сдать не можем.
- Вы голодны?
- Еще как!
- Так погодите, боже святый, я вам чего-нибудь принесу, я вам что-нибудь приготовлю. А пока - пейте!
Рамон исчез в кухне.
Линкольн взял бутылку, отхлебнул прямо из горла. Долгим таким глотком. Потом передал ее Эндрю:
- Допивай.
Только Эндрю опустошил ее, как вернулся Рамон с большим блюдом чищенные и фаршированные оливки; сыр, салями, пастрама, крекеры из белой муки, зеленый лучок, ветчина и яйца со специями.
- О, вино! Вы закончили бутылку! Прекрасно!
Рамон вышел, вернулся с двумя запотевшими. Откупорил обе.
Мальчики накинулись на еду. Много времени это не отняло. Тарелка была чиста.
Затем приступили к вину.
- Вы знали Богарта?
- Ах, так, немножко.
- А как насчет Гарбо?
- Ну разумеется, не будьте глупенькими.
- А как насчет Гейбла?
- Шапочное знакомство.
- Кэгни?
- Кэгни я не знал. Видите ли, большинство тех, кого вы назвали, - из разных эпох. Иногда я убежден, что некоторым из более поздних Звезд в самом деле очень не нравится, что я заработал большую часть моих денег еще до того, как в гонорары стали так глубоко вгрызаться налоги. Но они забывают, что в смысле заработка я никогда не получал их раздутых гонораров. Которые они теперь учатся защищать при помощи своих экспертов по налогам - те показывают им, как эти налоги обойти, реинвестициями и прочим. В любом случае, на приемах и так далее разные эмоции вспыхивают. Они думают, что я богат; я думаю, что богаты они. Нас всех слишком волнуют деньги, слава и власть. У меня же осталось лишь на то, чтобы удобно жить, пока не умру.
- Мы о тебе много читали, Рамон, - сказал Линкольн. - Один журналист, нет, два журналиста утверждают, что ты всегда держишь наличкой 5 штук в доме. Как бы на карманные расходы. И по-настоящему ни банкам, ни всей банковской системе не доверяешь.
- Не знаю, с чего вы это взяли. Это неправда.
- ЭКРАН, - ответил Линкольн, - сентябрьский номер за 1968; ЗВЕЗДЫ ГОЛЛИВУДА, СТАРЫЕ И НОВЫЕ, январский номер, 1969. У нас эти журналы в машине сейчас.
- Это неправда. Единственные деньги, что я держу в доме, - у меня в бумажнике, и это всё. 20-30 долларов.
- Давай поглядим.
- Пожалуйста.
Рамон извлек бумажник. Там лежала одна двадцатка и три бумажки по доллару.
Линкольн выхватил его:
- Я забираю!
- Что с вами такое, Линкольн? Если вам нужны деньги, берите. Только бумажник отдайте. Там внутри мои вещи - права, всякие необходимые мелочи.
- Пошел на хуй!
- Что?
- Я сказал "ПОШЕЛ НА ХУЙ"!
- Послушайте, я вынужден попросить вас, мальчики, покинуть этот дом. Вы становитесь буйными!
- Вино есть еще?
- Да, да, есть и еще! Можете все забирать - десять или двенадцать бутылок лучших французских вин. Пожалуйста, забирайте и уходите! Умоляю вас!
- За свои 5 штук ссышь?
- Я искренне вам говорю: здесь нет никаких спрятанных пяти тысяч. Говорю вам искренне от самого сердца - здесь нет никаких 5 тысяч!
