— Ка-астюмы сраные, — уничижительно бросил женоподобный парень, одетый как Майкл Джексон времен «Триллера», когда мы пробирались к бару.
С другого конца комнаты послышался знакомый голос:
— Ребята-а, сюда!
Юный Почтальон с пьяно-растроганной улыбкой на лице пробился через толпу, стараясь не слишком расплескивать пиво. Добравшись до нас, он сказал:
— Здорово, что вы смогли выбраться. Это… — тут он рыгнул, — так чертовски классно… Кто бы мог подумать…
И с большой помпой заявил:
— Союз Четырех снова в полном составе!
Его лицо раскраснелось, и веко снова бешено дергалось. Почтальон перехватил мой взгляд.
— Да, неизгладимое мементо Банка. Чуть выпью, сразу напоминает о себе. Прямо воздаяние. Словно я мечен на всю жизнь.
— Где Клайд? — спросил Пессимист.
— За сценой, готовится, — ответил Юный Почтальон и чихнул. — Выступление начнется через пять минут.
Тут Почтальоша потерял равновесие и нырнул вперед, как в старые добрые времена, расплескав полкружки и приложившись лбом о стойку. Я подхватил его под мышку и рывком поставил на ноги.
— Осторожнее, тигр ты наш.
Потирая лоб, он пробубнил:
— Здесь ужасно скользко.
В баре началось оживление. Толпа отхлынула от маленького пятачка рядом с туалетами, куда поднялись четверо парней под жидкие аплодисменты и оглушительные вопли нескольких особо горячих поклонников, должно быть, родственников или близких друзей. Парень с трубой, в каком-то белом кафтане, оказался не кем иным, как нашим Клайдом. Трое других музыкантов оделись в соответствии с аудиторией: пиджаки из магазинов эконом-класса, модные вельветовые брюки и кроссовки «Пума». Несколько секунд они настраивали инструменты и наконец заиграли первую композицию — кавер[54] джойдивиженского «Любовь нас разлучит».
К моему изумлению, Клайд играл очень хорошо. Солист группы гнусаво и тоненько тянул песню, гитарист тренькал на своем инструменте, словно не вполне понимая, как с ним обращаться, но чистый и мощный голос Клайдовой трубы перекрывал эту какофонию, затушевывая недостатки. Звучала довольно непривычная аранжировка известной композиции, хотя Клайд безошибочным инстинктом угадывал, где позволить себе смелые вариации, а где вести мелодию. Без единой паузы группа выдала на-гора сорок минут обескураживающе плохой музыки. Кое-кто из битников, с отвращением заткнув уши, демонстративно покинули бар. Наконец выступление закончилось; Клайд убрал трубу в футляр и подошел к нам.
— Очень рад видеть вас здесь, парни!
Сдержанно улыбаясь, с видом своего в доску старого приятеля он крепко пожал нам руки, но мне показалось, что от внезапного появления бывших коллег ему неуютно.
— Не знал, что ты играешь на трубе, — нашелся я с очередной банальностью.
Клайд оглянулся на свою группу, снимавшую оборудование.
— Да, в шестом классе меня отдали в музыкальную школу. Для скрипки недоставало азиатского трудолюбия, а слух был хороший, в результате выбрали трубу. Золотая середина.
— Но ты отлично играешь, — радостно встрял Юный Почтальон, весь вечер гревшийся в лучах славы организатора нашего воссоединения.
— Спасибо. Два приятеля занялись джазовыми импровизациями и решили, что третий им не помешает… Господи, звучит как-то неприлично… — Он хихикнул. — Мы недавно играем вместе, нам еще репетировать и репетировать…
Возникла неловкая пауза, которую нарушил Пессимист:
— А чем ты занимаешься? Ну, кроме джаз-банда? Работаешь или… что?
Клайд помотал головой:
— Не, я пока взял тайм-аут.
Вновь вмешался Юный Почтальон, которого к этому времени окончательно развезло:
— Но, Клайд, на что же ты живешь? Откуда берешь деньги?
Клайд напрягся и нервно заозирался; отчего-то мы вспомнили о картине с аукциона и деньгах, которые он до сих пор формально был нам должен.
— Я… э-э-э… Ну, то там, то здесь подворачиваются какие-то заработки. В прошлые выходные покрасил одной бабке кухню за шестьдесят баксов.
Очень вовремя к нам подошел Клайдов гитарист.
— Лу, — представился он.
Мы обменялись рукопожатием, и он повернулся к Клайду:
— Слушай, мы хотим покурить на улице. У девки за стойкой есть гашиш, она готова поделиться. Бери друзей за компанию, если они пожелают.
Лу криво улыбнулся на прощание и потопал к заднему выходу.
— Ребята, вы пойдете? — спросил Клайд.
— Я пойду, — возликовал пьяный Юный Почтальон. Пессимист покачал головой:
— Подружка ждет. У нас еще кризис не миновал. Извини, приятель.
— А ты?
— Работа, — отказался я. — Ты же знаешь, что это такое.
Глядя в пол, Клайд пробормотал:
— Да, я знаю, что это такое.
От: Меня@theBank.com
Кому: ЖенщинесШарфом@GoodmanWeisenthal.com
Почему ты мне не пишешь? Стыдно, да? Типа, мучительно неловко?
Стереть.
От: Меня@theBank.com
Кому: ЖенщинесШарфом@GoodmanWeisenthal.com
Ты с ним до сих пор встречаешься? Вчера вечером он рано смылся. Наверняка после работы заваливается к тебе на квартирку, трахает тебя на том самом диване, где ночевал я…
Стереть.
От: Меня@theBank.com
Кому: ЖенщинесШарфом@GoodmanWeisenthal.com
Но ты же понимаешь, что совершила не лучшую мену? Конечно, он красив и все такое, но абсолютно ненадежный тип и настоящий засранец. И не вздумай приползти ко мне через пару недель, когда он…
Стереть.
***
В конце концов я понял, почему у меня не пишется ни один мейл: я сам не верю ни единому слову, которое печатаю — якобы Женщина с Шарфом совершила ошибку и со мной ей лучше, чем с Блудным Сыном. Нужно взглянуть правде в глаза: он красивее меня, после повышения получает больше, играет с Рыбой в сквош, что автоматически открывает доступ в лигу неприкасаемых, которым не приходится отменять романтический ужин, потому что генеральному директору в последнюю минуту заблажит нагрузить их горой расчетов.
Хуже всего было то, что моя пылкая юная вера в неизбежность возмездия пошатнулась. Блудный Сын никогда не испытает обжигающего стыда, получив отказ, и не узнает, что такое ночь за ночью возвращаться в мертвенно-тихую квартиру, где в темноте мигают зеленые и красные глаза бесчувственной домашней техники, насмехающейся над его одиночеством и неспособностью уломать девушку хотя бы на пиво, когда ему позарез нужно с кем-то пообщаться. Блудный Сын не узнает, что такое мастурбировать под Интернет-порно, гадая, неужели ему суждено всю жизнь иметь дело лишь с оцифрованными сиськами. Пройдет десять лет, и у него будет до тошноты идеальная жизнь: сверхсексапильная жена, четыре сына-футболиста, плавательный бассейн с выдвижной крышей и шофер, чтобы ставить «бентли» в гараж.
Ластик, брошенный Пессимистом, перелетел через комнату, чудом разминувшись с моей головой, и попал в одну из колонок.
— Пойдешь за терияки?
— Нет, я принес из дома сандвич.
— С чем?
— С арахисовым маслом и джемом.
Пессимист фыркнул:
— Джем и арахисовое масло? Ну ты детский сад!
— И очень даже вкусно, — парировал я. — Может, у меня ностальгия по истинным ценностям.
— Ну что ж, — сказал он, надевая пиджак. — Не знаю, когда ты решил перейти на манную кашку, но официально заявляю: мне это решительно не нравится.
— Как тебе угодно.
Честно говоря, я надеялся немного подышать воздухом и спокойно все обдумать в окружении бронзовых коров. Последние недели меня совсем закружил вихрь незнакомых прежде эмоций: вспышки ярости по пустякам сменялись неодолимой апатией. Я подождал, пока Пессимист, по моим расчетам, уйдет в страну фаст-фуда и этнической кухни, и направился клифтам.
При виде пустой кабины на душе полегчало. Из динамика негромко лилась мелодия «Драгоценности», на экране над дверью мелькали бесполезные данные. На двадцать седьмом этаже лифт мягко остановился, дверцы плавно разъехались, и я увидел Женщину с Шарфом, что-то искавшую в сумке.
Не поднимая головы, она шагнула в лифт, и дверцы закрылись. Только тут она на секунду взглянула вверх и увидела меня.
— О черт!
Она поспешно ткнула кнопку, и через два этажа лифт снова мягко остановился. Женщина с Шарфом сделала движение, словно хотела выбежать, но остановилась:
— Нет, это уже глупо.
Дверцы снова закрылись, и лифт поехал вниз. Она стояла, отвернувшись от меня, неподвижная, как каменная статуя, лишь легкая ткань шарфа слегка морщилась под искусственным ветерком из вентиляционной решетки под потолком. Я раскачивался взад-вперед на каблуках, неподвижно глядя в одну точку между ее лопатками, гадая, что предпринять. Конечно, я мечтал о встрече один на один, о шансе обстрелять изменницу тщательно продуманными язвительными стрелами, чтобы она сгорела от стыда и принялась умолять принять ее назад. Но, как это всегда бывает, в нужный момент язык запал в… Скажем иначе: язык полоской недожаренной телятины вяло лежал во рту.
