Разумеется, я хочу быть хорошим отцом. У меня семилетний сын, очень умный мальчик, я его очень люблю, и он очень трудный. От него не отвяжешься, он смышленый и все время интересуется, чем я занимаюсь. Должен ли я объяснять моему малышу Натану, когда стоит оспаривать авторитеты, а когда прислушиваться к ним? Понятия не имею. Мне не нравится запрещать – это не мой метод. Вот он я, зарабатываю семь миллионов в год, считаюсь самым опасным деятелем сексуальной революции, но понятия не имею, чему его учить. А я хочу делиться с ним. Хочу, чтобы он ощущал мою силу, знал, кто я, хочу радоваться общению с ним. Я беспокоюсь за Натана. Люди порой будут относиться к нему плохо – из-за меня. Но должен ли я менять свою жизнь ради него? Пока что ему всего семь лет, и он не очень понимает, кто я. Он видит, что иногда люди просят у меня автографы, но не знает, чем именно я занимаюсь. Я говорю ему, что делаю фильмы, владею ночным клубом и выпускаю журнал. Однажды он попросил показать ему “Давай по-быстрому”. Я ему сказал: “Он не для тебя, он для взрослых”. Он спросил: “А что там?” – “Люди занимаются любовью”, – ответил я. “Ааа”, – сказал он. “Как ты думаешь, что такое заниматься любовью?” – спросил я. “Откуда мне знать?” – возмутился он. Но когда он узнает, ему будет непросто. Когда я забираю его из школы, двенадцатилетние понимают, кто я такой, и меня это беспокоит. Но таким, как я, трудно проходить психоанализ. Я немалые деньги получаю за то, что такой омерзительный. Слушаю, как психоаналитик говорит о моногамии и обязательствах в браке, и все эти рассуждения кажутся мне идиотскими. И это он предъявляет мне как пример здоровья? Не знаю, то ли я защищаю свой дурацкий укоренившийся невроз, то ли плачу сотню долларов в час за то, чтобы мне промывал мозги профессиональный буржуа. У меня масса подружек. Я должен от них избавиться. Я занимаюсь групповым сексом. Мне нужно это прекратить. Моя секретарша делает мне минет. Этому надо положить конец. Моя жена во многое не врубается – она чуть отстраненная, невинная, хорошая, и она ничего не знает. Люди не верят, что она не знает, но уж такая она, а я веду себя осторожно. Вот вам “История Милтона Аппеля”: я, самый знаменитый порнограф Америки, как и большинство американцев, лгу о своей сексуальности. Абсурд. Самый антисоциальный отморозок из них всех, воплощение разгула, Фидель Кастро всех пенисов, олицетворение оргазмомании, главнокомандующий американских порнократов…
Даже если бы захотел, он бы остановиться не смог. Пусть поговорит.
5
Тело
Регистрируясь, он заявил, что зарабатывает семь миллионов в год. Вспомнил, как перед этим предпринял сентиментальную прогулку по Петле в качестве себя самого. Когда это не сработало, он вернулся в машину, и они поехали в “Амбассадор Ист”. Пили в баре. Насколько он мог вспомнить, он упорно уговаривал ее поехать с ним в Нью-Йорк и стать шофером его “роллса”. Когда такие мужчины чего-то хотят, они не остановятся, пока своего не получат. Он предложил грандиозное будущее шоферу Милтона Аппеля. Она, дружелюбная двадцатисемилетняя девица, всего несколько лет назад приехавшая из сельской миннесотской глубинки, веселая, вежливая и вовсе не такая простенькая, как могло показаться поначалу, с изумительными бирюзовыми глазами, светлой косой и полными руками здорового ребенка, в ответ рассмеялась. Она рассмеялась, но он продолжал наседать. Давно известный порнографический парадокс: нужно высоко ценить невинность, чтобы сполна насладиться ее осквернением. Он отведет ее в “Памп рум”, сообщил он, чтобы обсудить все за ужином, но, поднявшись к себе в номер помыться и переодеться, он упал на кровать – унять терзавшую тело боль, а теперь за окном было пасмурное зимнее утро.
В 1949 году, когда опасность ночных нападений была еще метафорической, он, как темнело, раза три-четыре обходил Петлю. Начинал с Оркестрового зала, где он, совсем немузыкальный парень, воспитанный на “Воображаемом танцзале” [47] и “Вашем хит-параде”, впервые услышал бетховенскую Пятую, затем шел напрямик к Ласалль (исходя ненавистью к Фондовой бирже), оттуда к Рэндолф, к центру города в кричащих огнях – он всегда вызывал в памяти родной город, ньюаркскую Маркет-стрит, забегаловки с китайским рагу, дешевые лавочки, гриль-бары, обувные магазины, залы игровых автоматов, притулившиеся под рекламными щитами и окруженные цепью кинотеатров. На Стейт и Лейк он проходил под линией поездов метро и, прислонившись к колонне, с нетерпением ждал, когда побежит вибрация. То, что он, рожденный в Нью-Джерси, слушает, как над ним грохочет поезд в Иллинойсе, казалось ему таинственным и возбуждающим, как те неприступные тайны, что мучили Юджина Гранта в “О времени и о реке”. Если такое возможно, возможно все. Под “все” никак не подразумевалась боль в шее, которая в 1973 году всего через несколько кварталов загнала его обратно в лимузин, а затем в отель, где он проспал, не раздевшись, десять часов.
Всю ночь ему снились сны. Снилась обнаженная женщина. Низенькая и крепкая, лица было не разглядеть, возраст не определить – разве что груди молодые, карикатурно торчавшие вверх, круглые, твердые. Она позировала на подиуме студентам-художникам. Это была его мать. Охваченный тоской, он увидел следующий сон. Она влетела к нему в комнату – на сей раз точно его мать, – только влетела, как голубь, белый голубь, а между крыльями, чтобы она могла держаться в воздухе, крутился большой белый диск, зубастый, как циркулярная пила. “Распря”, – сказала она и вылетела в открытое окно. Он звал ее с кровати, подняться он не мог. Никогда он не чувствовал себя таким разбитым. Ему было шесть лет, и он кричал: “Мама, я не хотел, пожалуйста, возвращайся!”
Она здесь, со мной. В три часа ночи, в “Амбассадор Ист”, где он дважды замаскирован – зарегистрировался под именем своего злейшего врага и выдает себя за человека, представляющего социальную угрозу, – призрак матери его настиг. Он не дает волю фантазиям, не сошел с ума. Сила маминого духа, хотя бы ее часть, пережила ее тело. Он всегда думал рационально, а рационалисты считают, что жизнь заканчивается со смертью тела. Но в три часа ночи, лежа в темноте – сна ни в одном глазу, – он понял, что это не так. Она и кончается, и не кончается. Есть некая духовная сила, ментальная сила, что живет, когда тело умерло, и тянется к тем, кто думает о мертвых, и вот моя мать явила свою силу здесь, в Чикаго. Многие скажут, что все это очень субъективно. Я бы и
