— Кому он нужен, твой бугай? Ты что? В прошлом году, когда его из пивной забирали, троих наших ребят раскидал. Во — до сих пор зуб качается. А ты говоришь — пропал! Погоди, объявится. Такие не пропадают.
— А где же он сейчас?
— Может, у родственников?
— Нет у него родственников. Он с Кубани.
Сержант глубоко задумался, и хотя у него были кое-какие предположения, он предпочёл ими не делиться. Пообещал только принять меры. Этой фразы Лилиан не поняла и вернулась домой в горе и недоумении.
Образованный сосед из третьего подъезда — по красноречивому намёку Лилиан, её тайный воздыхатель, — посоветовал дать объявление в газету. И предложил помочь составить это объявление. Но давать его не потребовалось. Как раз когда они с соседом, склонившись над кухонным столом, мороковали, как поскладнее написать, муж и вернулся. Причём вошёл в квартиру неслышно, как призрак. Первым делом он вышвырнул учёного соседа за дверь, а потом сел на стульчик у вешалки и точно онемел. Тщетно Лилиан приступала к нему с расспросами, он только пыхтел, набычась. А когда она попыталась приласкать его по-супружески, так её отпихнул, что она летела через весь коридор до самой кухни.
Пашута отчётливо представил себе летящую по коридору шестипудовую Лилиан и в этом месте рассказа непочтительно хмыкнул.
Лилиан вспомнила, как ей было очень страшно, потому что муж был как бы не живой и не мёртвый. И не пьяный. А словно погруженный в жуткую думу, которая его сковала. Раньше он никогда не сидел в коридоре под вешалкой. И не молчал так упорно. Наверное, целый час так прошёл, кошмарный час.
А потом он пропал вторично. Вот только что был — и нет его. Испарился. С тех пор второй месяц минул…
— Ну как это испарился? — допытывался заинтригованный Пашута. — Так не бывает. Ну что он — встал, пошёл к двери, открыл дверь… Так ведь?
— Нет. Сидел — и всё. Он ростом до потолка, я бы заметила, как он встал.
— Погоди, Лилиан. Может, тебе это привиделось, приснилось?
— Да, привиделось… А как же сосед? Он на другой день жаловался, у него весь бок вздулся. Хотел на моего в суд подавать за оскорбление личности, да уж не на кого было подавать.
Лилиан глядела безмятежно, коричневые глаза туманом подёрнуты. Поди разбери, что там в глубине прячется. От ужаса тесно прижалась к Пашуте, и он утешающе погладил её по спине.
— Найду я тебе мужа, не волнуйся. Из-под земли выну, а найду. Я на пропащих людей самый главный розыскник по Союзу. С делами управлюсь и приеду к тебе искать.
Но он всё-таки ей не поверил до конца и пошёл узнать правду к Раймуну. Тот и слышать не хотел о свояке, лишь скособочил диковинную гримасу, выражавшую запредельное презрение, а когда понял, что Пашута добром не отстанет, изрёк очередную мудрость: род, мол, человеческий погибает во смраде, но жалеть не о чем, туда ему и дорога, раз такие твари, как его свояк, почитаются за людей.
— Чем же он так плох? — удивился Пашута.
Выяснилось, опять же после долгих расспросов, что Раймун видел своего родича лишь раз, давным-давно, когда тот приезжал представляться, в качестве жениха и в застолье нажрался водки до изумления, переколотил полдома посуды и напугал до смерти козла Григория, пытаясь надоить у него молока на похмелку. Хорошо хоть козёл Григорий, животное разумное, в отличие от свояка, сумел удачно подсадить ему в бок рогами, после чего вплоть до отъезда свояк валялся в постели и стонал. Козёл Григорий не пережил унижения и через три месяца сдох, и этого Раймун не простит Лилькиному дураку по гроб жизни.
— Пропал он или нет, — сказал Пашута, — вот что меня интересует в текущий момент.
— Пропал, как же… Коли б такие люди сами по себе пропадали, давно рай бы на земле наступил. А чего-то пока всё к худшему идёт.
— Лилиан уверяет, пропал будто.
— Лялька беспутная, её слушать нечего. Сама небось его и спровадила. Погоди, парень, ты ещё с ней намаешься.
— Почему я?
— А то я слепой, не вижу, как жмёшься. Ты лучше спроси, почему у ней дитя нету. Вот тебе загадка. Рази может быть, чтобы у такой здоровой тёлки дитя не было? Значит, тайная порча в ней. Мне-то её жалко, своя всё же кровь, а то давно бы пришиб вот этой кувалдой. Таких, как Лялька да её мужик, топить надобно, пока слепые. Сорняки это. Без их род бы человечий враз окреп.
Видя, что Раймун уклонился в любимую философию, Пашута задал ему такой вопрос:
— Скажите, добрый хозяин, а как вы определяете, кто сорняк, а кто нет?
Раймун отложил в сторону кувалду, которой правил стену в сарае.
— Примет хватает. По повадке можно судить. Но боле всего по труду. Как человек работает, такой он и в натуре. Вот ты хоть и скрываешься от правосудия, но от работы не отлыниваешь, я приметил. Выходит, не вовсе ты пустоцвет. А то уж, поверь, этой самой кувалдой…
— Слыхали, — перебил Пашута, — про кувалду. Но разве Лилиан отлынивает? Да она самая работящая женщина, минуты без дела не сидит. А вы из неё вообще рабыню сделали.
— То-то и оно — рабыня. По принуждению чего хошь исполнит. А потребности нету. Дай ей волю, завалится на перину и будет дрыхнуть с утра до ночи. Ничего, скоро сам разберёшься, какая радость тебе улыбнулась. Моё дело сторона.
Пашута пошёл было прочь, не видя проку в продолжении беседы, но Раймун его окликнул:
— Слышь, парень… Хотел давно тебя упредить. Коли милиция нагрянет, я тебе не укрывальщик, не надейся. Но и грех на душу брать неохота. Потому тебе мой совет. Видел, за отхожим местом яма приготовлена для перегноя? Ежели её сверху досочками укрепить, землицей присыпать — хорошая нора выйдет. Постели чего помягче — вот тебе и убежище. День-другой всегда отсидишься. А мне чего? С меня спрос невелик. Мало ли кто в яме окопался. За всеми не уследишь.
Работы на хуторе было невпроворот. Раймун и сам не сидел сложа руки, но был он из породы копунов. Выскрёбывал какую-нибудь хозяйственную малость до полной тщательности, зато про всё остальное напрочь мог забыть. Пашута и скот обихаживал — на хуторе корова была Дуня, и козы, и птица, — и снег расчищал, и еду готовил — всё делал в охотку, с удовольствием, давно истосковался по немудрящей крестьянской работе, а был к ней привычен. Но покорил он Раймуна не этим. В доме со стен свисали уродливые электропровода, розетки торчали раскуроченные, антенна на крыше болталась на соплях, и всё это хозяйство, к которому Раймун не решался прикоснуться, испытывая нутряной страх перед электричеством, сильно егo удручало своей неухоженностью. Его эстетическое чувство страдало. Пашута за два дня навёл порядок. Вогнал розетки в пазы, убрал оголённую электрическую срамоту, укрепил антенну и добился чистейшего изображения на экране старенького телевизора «Темп». Тогда, видно, и посетила восхищённого Раймуна мысль об удобной мусорной яме, где можно укрыть мастерового человека от беды.
По субботам и воскресеньям, когда на хутор приезжала Лилиан, сюда заглядывали и другие гости. Горькая уверенность Раймуна Мальтуса в обречённости рода людского счастливо уравновешивалась в его сознании животворной идеей передать хутор в надёжные руки, чтобы не маяться совестью на том свете. По осени уже пятый год Лилиан давала в газете объявление о продаже хутора, хотя сама была против нелепой затеи и даже не считала дядю вправе единолично распоряжаться родовой усадьбой. Но вскоре поняла: Раймун и не собирается продавать хутор, во всяком случае в ближайшее время, а просто придумал себе большую забаву, и дабы не ссориться с ним попусту и не выслушивать всякий раз рассуждение, что ему легче поджечь дом, чем оставить его на такую безмозглую дуру, которой ничего не нужно кроме мужика, она стала делать вид, что вполне разделяет его желание побыстрее избавиться от хутора.
Раймун был особенно доволен, когда покупатели приезжали издалека, аж из самой Риги. Встречал он всех одинаково любезно, а это стоило ему больших усилий, но, по мере того как осмотр дома и усадьбы приближался к концу, мрачнел, наливался желчью и постепенно входил в своё нормальное состояние разлада со всем миром. Тут обыкновенно подступал момент уговориться о цене, хотя бы предварительно, и Раймун заламывал несусветные суммы, в зависимости от его настроения колебавшиеся от ста тысяч до полумиллиона. Это был миг его торжества. Многие, естественно, пугались, услыхав непомерную цену, и, заглянув в пылавшие гневом очи бородатого дикаря, с миром отбывали: другие, напротив, сообразив, что их водят за нос, воодушевлялись и вступали с хозяином в безнадёжную перепалку. На глазах Пашуты Раймун выпроводил двух таких покупателей, мужа с женой из Юрмалы, попытавшихся качать права и даже лепетавших невнятные угрозы. Разъярённый хозяин вытолкал их за ограду чуть ли не взашей, крича вдогонку, чтобы они сперва узнали, на каком дереве булки растут, а уж после лезли на глаза добрым людям. Всё это грозное действо сопровождалось оглушительным лаем и воем овчарок, которые, казалось, сорвись они невзначай с цепи, немедленно разорвут в клочья незваных пришельцев. Кстати, впечатление это было обманчивым. Когда Пашута познакомился поближе с этими свирепейшими на вид псами, то с удивлением обнаружил, что это деликатнейшие создания, никому не желающие зла, правда, подверженные приступам меланхолии, перенятым скорее всего у своего неуравновешенного хозяина.
