бал во дворце султана, который давали в честь прибытия на рынок отборной толпы черкесских красавиц. Первым делом злые сестры принялись размахивать этими приглашениями перед Поллимариар, которая заявила, что не верит ни единому слову; она проявила столь агрессивное недоверие, что им пришлось ее хорошенько побить, но она до последнего отрицала эти приглашения. Она считала, что лучше будет поступить именно так.
Там говорилось, что в назначенный час пожилая султанша сама заедет за молодыми девицами и проводит их во дворец; так и вышло. Когда она появилась, девицы подумали, что она поразительно напоминает внешностью великого визиря, если ему сбрить бороду, и это привело их к беспорядочным размышлениям о грехе непотизма [44] и семейственности при дворе; однако, как и все размышления о морали, эти мысли тоже ни к чему не привели. Одеяние пожилой султанши тоже было откровенно неженственным, если не считать ридикюля и веера, но в стране, где общепринятые понятия пола были несколько размыты, это не вызвало никакого удивления.
Когда три дамы торжественно выходили из дома, бедная покинутая малышка Поллимариар стояла, съежившись, в сторонке; прикрыв пальцами глаза, она плакала крокодильими слезами. Султанша сказала, что уже поздно, и они должны поторапливаться. Однако она прибыла без коляски, а недавний наплыв собак очень мешал их продвижению. Постепенно он пошел на убыль, но было уже почти одиннадцать часов, когда они прибыли к Блистательной Порте – очень древней и интересной. Стоявший там янычар ухмыльнулся, но султанша на удивление быстро отрубила ему голову.
Вскоре после этого они подошли к низенькой двери, где султанша трижды свистнула и пнула ногой филенку. Вскоре дверь открылась, а за ней стояли два огромных евнуха-нубийца, черных как туз треф; вначале они уставились на дам, но когда им показали искусно сделанный перстень из страз, уважительно уткнулись головами в землю. Затем один из них заглянул в толстую книгу и достал из потайного ящичка два металлических значка с номерами 7394 и 7395, которые закрепил на шее двух напуганных девушек; те только сейчас заметили, что султанша испарилась. Номера на значках указывали на то, что бал будет весьма многолюдным.
Второй нубиец шагнул вперед с портновским метром в руках и принялся измерять Джейнан от макушки до пяток. Она рискнула спросить черного стража, какой предмет одежды для нее готовят.
– Ей-богу, худышка, если уж тебе непременно нужно это знать, – ответил он с ухмылкой, – то это будет мешок.
– Что?! Мешковатое платье?
– Да, верно, дорогуша, в нем твое тело славно пойдет ко дну – прямо камнем.
И евнух любовно повертел в пальцах портновскую ленту, которая, как теперь заметили несчастные девушки, была весьма похожа на тетиву от лука.
– О, сестра, – вскричала Джейнан, – это…
– О, сестра, – вскричала Джулья, – это…
– Этот ужасный…
– Этот ужасный…
– Гарем!
Так оно и было. Минуту спустя обманутых девушек пронесли ногами вперед через особенно грязные ворота, над которыми светилась дьявольская надпись: «Оставь мыло всяк сюда входящий». Я умываю руки от этих двух сестер.
На следующее утро в Levant Herald появилось следующее частное объявление:
«П-лл-м-р-р. Все кончено. С-л-т-н освободил полки от старого товара в полночь. Если ты купила Цирк-е Акц-и на выданный мной аванс, не держи их слишком долго. Цены точно упадут, когда я завершу покупку для Г-р-м-. Встретимся в условленном месте в назначенный час и разделим прибыль. В-й В-рь».
Джон Смит
Редакционная статья из журнала. 3 Мая 3873 года н. э
В тихой маленькой деревушке Смитчестер (древний Лондон) сегодня будет отмечаться двадцатая столетняя годовщина этого замечательного человека, выдающейся фигуры античности. Повторение того, что всего шесть столетий назад было популярным праздником, который даже сегодня признают те, для кого слово «свобода» значит нечто более ценное, чем золото, вызывает особенные чувства. Не имеет значения, верно ли в традиции закреплена дата рождения Смита. То, что он родился, что благородно занимался той работой, которую находил для себя, что силой своего разума он установил нашу нынешнюю идеальную форму правления, при которой цивилизация достигла пика своего развития – вот факты, по сравнению с которыми вопрос хронологии совершенно теряет значение.
То, что этот необыкновенный человек создал смитархическую систему правления, можно подвергать сомнению; вполне вероятно, что она уже существовала de facto в различных смешанных и неопределенных формах еще в XVI веке. Однако он очистил ее от внешнего слоя заблуждений и суеверий, и это придало ей определенную форму, превратив в четкий план – тому существуют серьезные доказательства в литературе ХХ века, дошедшие до нас, пусть они и искажены поразительно противоречивыми утверждениями касательно его рождения, семьи и образа жизни до того, как он вышел на политическую сцену в качестве освободителя человечества. Утверждают, что Снейкспир [45] – один из его современников, поэт, чьи произведения в свое время пользовались некоторой репутацией (хоть и сложно сказать, почему), упоминает о нем как о «благороднейшем из римлян» – в те времена наших предков без разбору называли и англичанами, и римлянами. Мы, однако, так и не смогли отыскать этот отрывок в единственном сохранившемся фрагменте работ Снейкспира.
Военная мощь Смита в достаточной степени подтверждается древним манускриптом несомненной подлинности, который недавно перевели с японского. Это рассказ о водной битве при Лоо [46] от лица свидетеля событий, чье имя до нас, увы, не дошло. Утверждается, что в этой битве Смит победил великого неаполитанского генерала, которого он взял в плен, заковал в цепи и отвез на остров Куриный Холм.
В «Политической истории ХХ века» покойного Мимбла (или мистера Мимбла, как его называли бы в то время, когда он писал эту книгу) есть выдающееся предложение: «За одним-единственным исключением (Кобленц), не было ни одного европейского правительства, которое Освободитель не сверг бы и которое он не превратил бы потом в чистую смитархию; и хотя некоторые из них позже временно погружались в древние грубые формы правления, а некоторые впадали в затейливые системы управления, возникшие из пробужденной им интеллектуальной активности, он все же столь твердо установил свои принципы, что в XXXI столетии просвещенный мир практически полностью стал таким, каким он остается по сей день – смитархическим».
Следует отметить любопытное совпадение: в год, когда родился тот, кто установил разумное правление, умер тот, кто усовершенствовал литературу. В 1873 году на улицах Лондона умер от голода Мартин Фаркуар Таппер [47] – самый значительный после Смита человек в истории. Его происхождение, как и происхождение Смита, покрыто плотной завесой тайны. Не менее семи британских городов оспаривают честь быть местом его рождения. Наши знания об этом барде действительно скудны, а ведь он единственный, чьи труды дошли до нас через перемены целых двадцати веков. Все, что нам доподлинно известно, – это то, что в течение своей жизни он был редактором журнала Times (слово
