С этого времени наша жизнь превратилась в настоящий ад. С одной стороны наступали русские, с другой - их союзники. Нам приходилось все время уходить от наступающих вражеских войск. В Флейсбурге я вспомнил о нашей бывшей освенцимской учительнице. Фрау Мюллер жила в Апенраде. Я сразу же отвез к ней Эльзи с детьми, и фрау Мюллер любезно согласилась временно приютить их у себя.
Я продолжал путь один, с Дитсом, до Мурвика, а оттуда - вместе с основной группой сотрудников управленческого аппарата. Я еще раз встретился с Гиммлером. Он сказал, что больше ему нечего нам приказывать.
Через некоторое время мне вручили подложную морскую книжку, раздобыли для меня боцманскую форму. Выполняя приказ, я вырядился в нее, но по собственной инициативе сохранил в своем багаже мундир эсэсовского офицера.
5 мая я получил приказ отправиться в Рантум. Я прибыл туда 7-го и через несколько часов после прибытия узнал, что маршал Кейтель подписал в Реймсе акт о безоговорочной капитуляции.
Из Рантума меня перевели в Брунсбюттель. Здесь я пробыл несколько недель. В своем регистрационном листке я указал, что занимался до войны сельским хозяйством, и 5 июля меня демобилизовали и отправили на ферму некоего Георга Пютцлера в Готтрупель.
Здесь я проработал восемь месяцев. Это была довольно приличная ферма. На ней было несколько неплохих лошадей. Узнав, что я занимался коневодством, Георг поручил мне ухаживать за лошадьми. Я с радостью занялся этим делом, и Георг - я жил в его доме, - смеясь, говорил про меня, что я не сплю на конюшне со своими лошадьми лишь потому, что не хочу обидеть его. Георг был довольно пожилой мужчина маленького роста, но очень сильный, жилистый, с подбородком в форме галоши и пронизывающим взглядом голубых глаз. Очень скоро я узнал, что он занимал когда-то значительный пост в СА. Я признался ему, кто я, и с этого момента он стал относиться ко мне по-настоящему дружелюбно. Когда жены его не бывало дома, мы часто подолгу беседовали с ним.
Однажды утром я находился один на лугу с лошадьми. Внезапно он появился рядом со мной. Расставив кривые ноги, он посмотрел на меня в упор и значительно произнес:
- Они арестовали Гиммлера.
- Попался-таки им в лапы! - пробормотал я.
- Да нет же, - ответил Георг, - послушай, это они попались! Когда они захотели его допросить, он покончил с собой!
Потрясенный, я взглянул на него.
- Послушай-ка, - продолжал Георг, гримасничая и похлопывая рукой об руку, - вот ведь хитрец, Гиммлер! У него во рту была ампула с ядом. Он разгрыз ее - и все! - радостно воскликнул он. - Он их перехитрил!
- Покончил с собой! - крикнул я.
- Да что с тобой? - сказал Георг. - На тебе лица нет! Он сыграл с ними хорошую шутку, вот и все! Неужели ты не согласен?
Я смотрел на него, ничего не отвечая. Георг потер подбородок и смущенно взглянул на меня.
- Не понимаю тебя. Большому начальнику вполне пристойно покончить с собой, если его берут в плен, не правда ли? Это общее мнение. Сколько ругали Паулюса за то, что он не поступил так, вспомни! Да что с тобой? - после короткой паузы с тревогой продолжал он: - Скажи же что-нибудь. У тебя такой ошарашенный вид! Что, по-твоему, он неправ?
Боль и бешенство ослепили меня. Я почувствовал, что Георг трясет меня за руку, и беззвучно произнес:
- Он предал меня.
- Рейхсфюрер? - послышался голос Георга.
Я увидел его глаза - он смотрел на меня с упреком - и закричал:
- Ты не понимаешь! Он давал нам жуткие приказы, а теперь вместо него должны расплачиваться мы.
- Рейхсфюрер! - воскликнул Георг. - Ты говоришь так о рейхсфюрере!
- ...Вместо того, чтобы прямо посмотреть в глаза врагам... вместо того, чтобы сказать: "Я один несу за это ответственность!" Так вот что он сделал!.. До чего просто! Разгрызть ампулу с цианистым кали и бросить своих людей на произвол судьбы!
- Не скажешь же ты...
Я разразился смехом.
- "Моя честь - это верность". Да, да, это для нас! Не для него! Для нас - тюрьма, позор, веревка...
- Они тебя повесят? - изумленно проговорил Георг.
- А ты что думал? Но мне все равно, слышишь? Мне все равно! Смерть этого я боюсь меньше всего. Но мысль, что он... вот что приводит меня в бешенство.
Я схватил Георга за руку.
- Неужели ты не понимаешь! Он улизнул! Он, которого я уважал, как отца...
- Да, конечно, - с сомнением проговорил Георг, - он улизнул... Ну а дальше? Останься он, это не спасло бы тебя.
Я в бешенстве встряхнул его.
- Кто тебе говорит о жизни? Наплевать мне, я не боюсь веревки! Но я умер бы вместе с ним! Вместе со своим начальником! Он бы сказал: "Это я дал Лангу приказ подвергать евреев особой обработке!" И никто бы не смог возразить!
Я не в силах был больше говорить. Горечь и стыд душили меня. Ни отступление на дорогах, ни разгром не потрясли меня так, как это сообщение.
После этого дня Георг начал сетовать на то, что я стал еще молчаливее, чем прежде. На самом же деле я просто был очень озабочен: приступы, которые когда-то, после смерти отца, так мучили меня, начались снова, все учащались и с каждым разом становились сильнее. Но даже когда я находился в нормальном состоянии, меня, не покидала смутная тревога. Я заметил, что и тогда бываю рассеянным, путаю слова, произнося одно вместо другого, а иногда заикаюсь, не в силах выговорить какое-нибудь слово. Нарушение речи пугало меня даже больше, чем сами припадки. Никогда еще со мной ничего подобного не случалось, по крайней мере в такой степени. Я начинал опасаться, что мое состояние ухудшится и окружающие заметят это.
14 марта 1946 года я сидел за завтраком с Георгом и его женой, как вдруг во двор фермы въехала какая-то машина. Георг вскинул голову и сказал:
- Поди-ка посмотри, кто это.
Я поднялся, быстро обогнул дом и почти столкнулся с двумя американскими солдатами: блондином в очках и маленьким брюнетом.
Маленький брюнет усмехнулся и сказал по-немецки:
- Не спешите так, сударь.
В руке у него был револьвер. Я взглянул на него, затем на блондина и увидел по наплечным знакам, что оба они - офицеры.
Я стал навытяжку и спросил:
- Что вам угодно?
Блондин в очках принял небрежную позу, вытащил из кармана какую-то фотографию, посмотрел на нее и передал брюнету. Маленький тоже бросил взгляд на фотографию, переглянулся с блондином и произнес по-английски: "Да". Поджав губы, он помахал револьвером в вытянутой руке и спросил:
- Рудольф Ланг?
Все было кончено. Я кивнул и почувствовал удивительное облегчение.
- Вы арестованы, - сказал маленький брюнет.
Наступило молчание. Потом я спросил:
- Могу я сходить за своими вещами?
Маленький брюнет усмехнулся. Он походил на итальянца.
- Идите впереди.
На пороге кухни один из американцев внезапно подтолкнул меня, я покачнулся, чуть не упал и, пробежав несколько шагов, ухватился за стол. Подняв голову, я увидел, что офицер в очках стоит позади Георга с направленным на него револьвером. Я почувствовал приставленное к моей спине дуло пистолета и понял, что маленький брюнет стоит за мной.
- Георг Пютцлер? - спросил офицер в очках.
- Да, - ответил Георг.
- Положите обе руки на стол, сударь.
Георг вытянул руки по обеим сторонам своей тарелки.
- И вы тоже, мадам!
Жена Георга взглянула на меня, затем на Георга и медленно повиновалась.
- Пройдите вперед, - сказал мне брюнет.
Я поднялся по лестнице и вошел в свою комнату. Маленький брюнет прислонился к окну и стал насвистывать. Я надел эсэсовский мундир.
Переодевшись, я взял чемодан, положил его на кровать и подошел к шкафу за бельем. Как только я открыл шкаф, американец перестал насвистывать. Я выложил белье на кровать и стал укладывать его в чемодан. В этот момент я вспомнил о револьвере. Он лежал под подушкой в каком-нибудь метре от меня, со спущенным предохранителем. Я постоял секунду неподвижно - и внезапно на меня напала какая-то апатия.
- Готовы? - спросил за моей спиной маленький брюнет.
Я захлопнул крышку чемодана и двумя руками защелкнул замки. Лязг замков как-то странно прозвучал в тишине комнаты.
Мы спустились вниз, и я вошел в кухню. Жена Георга окинула взглядом мой мундир, руками прикрыла рот и посмотрела на мужа. Георг не шевельнулся.
- Пошли! - сказал маленький брюнет и слегка подтолкнул меня.
Я пересек кухню, обернулся к Георгу и его жене и сказал:
- До свиданья.
Не поворачивая головы, Георг глухим голосом ответил:
- До свиданья.
Маленький брюнет улыбнулся во весь рот и насмешливо произнес:
- Меня бы это удивило.
Жена Георга не ответила.
Американцы увезли меня в Бредштадт. Мы остановились перед бывшим зданием госпиталя и прошли через двор, заполненный солдатами. Они курили, прогуливаясь небольшими группами. Ни один не отдал честь конвоировавшим меня офицерам.
Мы поднялись на второй этаж, и меня ввели в маленькую комнату. Там находилась койка, два стула, стол и посередине печь и ведро с углем. Маленький брюнет велел мне сесть на стул.
