пошли дожди, размокли улицы Дилкова. Хмурое небо склонилось над местечком, непроходимая грязь затопила дороги, холодный ветер принялся хлестать по лицу, выть в трубе, лезть в щели оконных переплетов. Но это все — снаружи. В душе у Рахели расцветает весна; со светлой улыбкой ходит по комнатам молодая женщина, не ходит — летает! Летает и напевает единственную песенку, запомнившуюся с детства, когда слух еще не покинул ее:Ой, на деньги не играй! Деньги пропадут, И узнаешь ты тогда, что такое кнут…
Песенка грустна и не слишком подходит к настроению, но другой все равно нет. Нахманке смотрит на жену взглядом, полным любви и привязанности, подходит к ней, целует в глаза. Да, ее уши плотно запечатаны глухотой, но Рахеля прекрасно слышит, как бьется его сердце, улавливает его горячий ночной шепот.
— Рахеля! — шепчет он. — Жизнь моя, сокровище моего сердца!..
Быстро пролетел год, и отец стал брать зятя с собой в деловые поездки. Ничего не попишешь: каждому человеку приходится заботиться о семье, о пропитании. Пришлось Нахманке постигать ремесло лесозаготовок, науку лесоторговли. Пускай отец Рахели доживет хоть до ста двадцати лет, а потом еще сто двадцать раз по столько же, но если не получится, то полезно иметь под рукой верного преемника. Теперь и Нахманке мотается вместе с тестем по глухим деревням, по захолустным городам, по захудалым гостиницам и грязным постоялым дворам. Не самое лучшее времяпрепровождение, но не станешь же спорить с отцом семейства…
Снова Рахеля остается одна, снова воцаряется мертвая тишина в шести комнатах дома. Но теперь она уже не ищет спасения в книгах. Подумать только — глухая Рахеля предпочитает заняться домашним хозяйством! Бабушка Витель и Кайла-служанка смотрят и удивляются: когда она успела научиться шитью и вязанью, если до свадьбы ни разу не брала в руки ни спицу, ни иголку? Не иначе, вмешались тут ангелы небесные… И вот сидит глухая счастливая женщина в том же кресле у окна — сидит и работает, во всеоружии ножниц, иголок, ниток и тканей. И как работает — только руки мелькают!
Наступает пятница, мужчины возвращаются домой, а с ними — веселое оживление, радость в тихом женском царстве. Оставив пыльные плащи на крюках в чулане, отец и муж берут чистое белье и мыло, мочалки и веники и отправляются в баню, чтобы смыть с себя недельную грязь чужих мест и дорог. В дом они возвращаются уже как новенькие — чистые, воодушевленные, прямиком к обеденному столу. В воздухе над белой скатертью витают божественные запахи свежевыпеченной еврейской халы и тушеного мяса. Так уж было у них заведено — чтобы обед в пятничный полдень был не хуже вечерней субботней трапезы. Хорошо обмакнуть золотистую корочку халы в горячий говяжий соус с приправами!
Рахеля сидит по правую руку от мужа. В воскресенье он снова уедет по делам, но до этого есть у нее впереди целых две ночи, заполненных счастьем и сердечным трепетом. Две ночи и вся царица-суббота…
4
Так и шло: пятничные вечера — кануны суббот переходили в субботы, субботы — в будни, а будни — снова в пятничные вечера, как это заведено испокон веков, с первых шести дней Творения. Дни складывались в недели, недели в месяцы, месяцы в годы. Можно ли иначе описать это неспешное течение жизни в захолустном волынском местечке, в большом семейном доме по соседству с клойзом? Немногим отличался от всех предыдущих и 1914 год, год начала большой войны — во всяком случае, с первых ее месяцев. Нет, конечно, она знала, что где-то гремят пушки, гибнут люди, льется кровь. Да и обеспокоенные лица мужчин вселяли тревогу. Но все же в первые месяцы война казалась далекой, не относящейся впрямую к надежно установленному порядку.
Но вот в Дилков стали прибывать беженцы, а вскоре отец и Нахманке заговорили о том, что неплохо бы переселиться подальше от фронта, в глубь страны. После долгих сомнений решили оставить все как есть: лесоторговое дело сильно зависело от местных связей, от здешних делянок леса, от недвижимости. Жаль было все это терять.
Фронт так и не докатился до городка, но в начале 1917 года пришло другое потрясение: свергли русского царя. Примерно тогда же умерла мама Рахели — болезнь свела-таки ее в могилу. Долгие годы мучилась она от болей в печени, жила на одном курином бульоне. Один и тот же бульон из одной и той же кастрюльки, которая служила матери более двадцати лет. И более двадцати лет свекровь, бабушка Витель, поджав губы, взирала на эту странность. Видано ли такое: человек отгораживается от всего мира и питается только супом да крошкой мяса? Бабушка Витель, массивная и деятельная пожилая женщина, внучка знаменитого дилковского рабби Хаима-Йехиэля-Михла Бухмана, решительно не признавала никаких диет.
Смерть матери мало что изменила в домашнем хозяйстве — им по-прежнему руководила бабушка. Отец Рахели явно пошел в нее и внешностью, и характером: она была такой же высокой, широкоплечей, решительной. Впрочем, годы не прибавляли сил и бабушке Витель. После того как ей стукнуло семьдесят, Рахеля стала потихоньку брать на себя все больше и больше работы по дому. Вскоре в ее ведение перешла вся готовка.
Но она была не из тех, кто жалуется. Молодая, красивая, сильная женщина не даст миру погрязнуть в беспорядке. Летом по выходным дням они выходили вдвоем с Нахманке и под ручку прогуливались по главной улице родного местечка — нарядные, уверенные, дружные — просто картинка! Рядом фланировали другие пары: эта улица долгие годы служила в городке центром подобных гуляний. На Дилков опускались сумерки, ветер приносил из сада дурманящий запах цветов. Гуляющие всматривались в небо, ища в нем первую звезду… вторую, третью… — и вот уже на темнеющий свод высыпали бесчисленные звездные стада. Конец субботы! Кто-то зажигал первую папиросу, рядом слышался чей-то приглушенный смех. Рахеля не слышит смеха, но ей и без того радостно — радостно и спокойно.
Да, женщина не даст миру рассыпаться, пока по небу гуляет среди звездочек месяц, пока цветы источают сладкий летний аромат, пока рука ее
