бургундской знати, господин де Бертовиль.
– Говорят, кардинал делает каждую неделю смотр своей шотландской гвардии, – сказал он. – Если бы можно было уговорить одного из офицеров устроить так, чтобы невзначай разрядилось ружье…
– Я ничего не слышал. Боже упаси меня от этого, я ничего не слышал, – бормотал в ужасе Тюрлюпэн.
Плащ свой он раздобыл. Торопливо вышел в дверь. Потом пустился бежать, словно за ним уже гнались судебные стражники. Только очутившись в узком коридоре, который вел с галереи в левый угловой павильон, успокоился он опять.
«Здесь я найду ее, – сказал он себе. – Она должна сейчас же со мной уйти, я дольше тут не останусь, такие слова нельзя произносить. У меня нет охоты попасть на галеры. Третья дверь, и потом дважды постучать, чтобы она знала, что это я. То-то изумится она, когда я ей скажу, кто я такой, и что я еду с ней в Булонь и что мы заживем вместе. Только вот что: она, пожалуй, подумает, что должна будет каждый день угощать меня к завтраку бисквитами и паштетами. Нет, я не из тех людей, которым вкусная еда дороже всего на свете. Когда я утром нахожу в миске посреди реп кусок телятины, то и этим доволен. И одной кружки вина в день хватит на нас обоих».
Он встрепенулся от какого-то шороха. В полумраке узкого коридора медленной поступью приближалась к нему герцогиня де Лаван.
* * *
Он увидел ее, узнал ее, и вдруг его осенило: его мать… она одна… никто не стоит между ними… он может проститься с ней. Он уходит, покидает дом, где стояла его колыбель… Один только раз, единственный раз в жизни должен он поговорить со своей матерью.
Он подбежал к ней. Герцогиня де Лаван остановилась и прислушалась.
– Это я, – пролепетал он, и не владел словами, которые срывались у него с губ. – Это я, герцогиня! Благословите своего сына.
Она подняла руку. Ее пальцы скользнули по его правой щеке, и по его левой щеке, и по его лбу.
* * *
Где-то открылась дверь. Послышались шаги. Тюрлюпэн вырвался, повернулся и стремглав убежал.
В нем были буря, смятение, хаос. Его мать благословила его. Его мать погладила его по щекам. Забыта была бедная Жаннетон, забыто скромное счастье, которое он хотел создать для нее и себя. Судьба призвала его в этот дом, здесь было его место, здесь должен был он оставаться.
Мать благословила его. Пусть это был бы его последний день, он больше не боялся смерти. Он выпрямился. Весь преображенный, пошел он обратно. Шпага звенела у него на боку.
Жалкий парикмахер боязливо и робко улизнул из залы. Первородный сын герцога де Лавана вернулся в нее, готовый занять подобающее ему место среди французской знати.
Глава XXII
Взоры собравшихся обращены были на Неустрашимого. Великий мастер ратного искусства набрасывал в смелых чертах картину предстоящей войны, которая должна была положить конец кровавому господству кардинала и восстановить былую мощь и блеск дворянства.
– В Лотарингии и во Фландрии мы возьмем на жалованье войска. Для этой цели мы уже сейчас располагаем ста шестьюдесятью тысячами ливров, частью в серебре, частью в двойных пистолях. Этого достаточно, чтобы поднять на ноги четыре тысячи человек. Для содержания этой армии нужно собрать триста тысяч ливров. Ведение войны стоит денег. Кто хочет видеть, как я танцую, должен заплатить за скрипки.
Он ударил рукой по эфесу шпаги и рассмеялся. Виконт д’Антрак изъявил готовность, от имени Тюреннского вице-графства, поручиться за эту сумму.
– Мы переходим границу, – продолжал Неустрашимый, – и с этого мгновения становимся королевской армией. Форсированным маршем приближаемся мы к столице. В Карбейле собирается между тем знать Иль-де-Франса и занимает мост Вильнев-Сен-Жоржа. Ибо это место я предполагаю сделать средоточием своего расположения.
– Мы готовы беспрекословно подчиняться вам, – заявил представитель Иль-де-Франса.
– Здесь буду я ждать неприятельской армии. Местность эта с ее обрывами, холмами и потоками представляет для меня огромные преимущества и дает мне возможность разметать авангард неприятельских колонн еще прежде, чем они успеют развернуться. Владея переправой через реку, я могу напасть на врага с тыла и обстреливать его с обоих флангов. Господин маршал де ла Мэйре, командующий войсками господина кардинала, будучи опытным полководцем, прекратит бой, едва лишь ознакомится с положением, и начнет отступать. Я его преследую. Париж открывает ему ворота, а я отрезаю подвоз провианта в столицу как сухопутный, так и речной.
– Тем временем, – перебил его герцог де Невер, – из Орлеана движется на выручку господин маршал де Гиш.
– Правильно, – сказал Неустрашимый, – а из Труа приближаются войска господина Окенкура. Дело наше проиграно, если мы не успеем овладеть городом и захватить кардинала, прежде чем перед стенами Парижа появятся вспомогательные войска. У нас нет тяжелых орудий, а город сильно укреплен. Но в его стенах живут двести пятьдесят тысяч человек, и если они два дня кряду просидят без хлеба, то заставят кардинала открыть нам двери. Человеку нужно, чтобы выжить, полтора фунта хлеба в день, это составляет…
– Ого! – воскликнул шевалье де Лансак. – Мои слуги получают в день по четыре фунта хлеба, и то не считая того, что они съедают к супу.
– Слепые в нашей богадельне получают в год по пяти сетье пшеницы и при этом всегда жалуются на недоедание, – сообщил виконт д’Оптэр.
– Два фунта хлеба, и столько же мяса, и кружка вина – вот ежедневная порция конного солдата, – объявил капитан де Кай и де Ругон.
– Я считаю полтора фунта на человека, – продолжал Неустрашимый, – это составляет в день две тысячи сетье для всего города, если принять, что из одного сетье пшеницы можно выпечь двести фунтов хлеба. Хлебные склады в гавани, снабжающие город пшеницей, вмещают сто двенадцать тысяч сетье. Остального запаса зерна и муки, разбросанного по пекарням, амбарам и мельницам, едва хватит на два дня. Необходимо поэтому разрушить огнем обе большие мельницы и хлебные склады в гавани, едва лишь наши войска появятся перед городскими стенами. Кто готов пожертвовать жизнью ради этого предприятия, от удачного исхода которого зависит успех кампании?
– Я! – крикнул Тюрлюпэн.
В зале воцарилось молчание. Дворяне испытующе смотрели в лицо человеку, взявшему на себя опасное поручение.
Герцог де Лаван подошел к Тюрлюпэну.
– Господин де Жослэн, – сказал он ему почтительно, – я знаю, какое страстное участие вы принимаете в нашем деле, и благодарю вас за это доказательство неустрашимости. Но вы в этом городе чужой, вы не знаете гавани и всех ее уголков. А для успеха предприятия очень важно…
Тюрлюпэн не дал ему договорить. Вдохновленный величием своего решения, он готов был скорее выдать свою тайну, чем лишиться славы такого подвига.
– Я знаю город и его улицы, – сказал он, – я знаю гавань и ее уголки так же хорошо, как
![Лео Перуц - Прыжок в неизвестное [Свобода]](https://cdn.my-library.info/books/194277/194277.jpg)
