Э г м о н т. Ну, пускай ему дадут еще две недели - и уж тогда пусть принимает против него крутые меры.
С е к р е т а р ь. Как вам угодно. Но тут не несостоятельность, а злонамеренность. Он, верно, возьмется за ум, когда увидит, что вы с ним не шутите. Дальше говорит управитель, что предполагает удержать двухнедельную получку со старых солдат, вдов и некоторых других, которым вы благоволите давать пенсионы; пока что можно таким образом выйти из затруднения. Они бы как-нибудь устроили свои дела.
Э г м о н т. То есть как это: устроили бы? Люди нуждаются в этих деньгах больше меня. Он должен это оставить по-прежнему.
С е к р е т а р ь. Где же тогда прикажете ему достать эти деньги?
Э г м о н т. Пускай сам над этим подумает, это ему уже сказано в последнем письме.
С е к р е т а р ь. Потому он и сообщает эти свои предположения.
Э г м о н т. Они не годятся. Он должен поразмыслить над какими-нибудь другими способами. Он должен делать предложения приемлемые, а главное, должен денег добыть.
С е к р е т а р ь. Письмо графа Оливы я опять подложил к текущим делам. Простите, что вам о нем напоминаю. Старый вельможа не в пример прочим достоин подробного ответа. Вы желали сами писать к нему. Правда, он любит вас как отец.
Э г м о н т. Все никак не соберусь. В числе многого ненавистного самое ненавистное для меня - писанье. Ты так хорошо воспроизводишь мой почерк. Напиши от моего имени. Я ожидаю принца Оранского. Никак не соберусь, а мне бы самому хотелось, чтобы на его мнительность ответить ему чем-нибудь истинно успокоительным.
С е к р е т а р ь. Скажите мне хотя бы в общих чертах ваше суждение. А я уж изложу ответ и вам его представлю. Он так должен быть написан, чтобы даже любой суд признал его за ваш собственноручный.
Э г м о н т. Подай мне письмо. (Заглянув в него.) Добрый, почтенный старик! Неужели ты и в юности своей был так же осмотрителен? Разве ты никогда не поднимался на крепостной вал? Или в сражении ты оставался там, где советует благоразумие, - позади? О заботливая преданность! Он хочет мне жизни и счастия, а не чувствует, что тот уже мертвец, кто живет ради своего безопасного благополучия. Напиши ему, что он может не тревожиться. Я действую, как должен; уж буду беречь себя. Свой вес при дворе пусть обращает он мне на пользу и пусть будет уверен в моей совершенной благодарности.
С е к р е т а р ь. И дальше ничего? Ах, он ждет большего!
Э г м о н т. Что же еще я могу сказать? Хочешь побольше слов - твоя рука владыка. Дело постоянно вертится вокруг одной точки: я должен жить так, как жить не могу. Я весел, легко смотрю на вещи, быстро живу - вот в чем мое счастье, и я не променяю его на безопасный склеп мертвеца. Ведь у меня в жилах для испанского способа жизни нет ни единой капли крови, и нисколько мне не весело приспособлять свои шаги к новому придворному кадансу. Затем ли я живу, чтобы только раздумывать над жизнью? Что же, я не должен наслаждаться настоящим мгновением, чтобы быть уверенным в следующем? И снова его истощать заботами и хандрою?
С е к р е т а р ь. Прошу вас, принц, не будьте столь суровы и жестоки к этому прекрасному человеку! Вы обычно так благожелательны ко всем. Скажите ему хоть одно приятное слово, которое бы успокоило благородного вашего друга. Смотрите, как он заботлив, как чутко он к вам подходит!
Э г м о н т. И все-таки всегда подходит именно с этой стороны. Он знает издавна, как ненавистны мне увещания. Они только с толку сбивают без всякой пользы. Ну, если бы я был лунатик и с опасностью для жизни прогуливался по самой верхушке домовой крыши, дружеским ли делом было бы позвать меня по имени, предостеречь, разбудить и убить? Предоставьте всякому идти своим путем. Он сам сумеет себя охранить.
С е к р е т а р ь. Вам свойственно не заботиться о себе, но кто знает вас и любит...
Э г м о н т (глядя в письмо). Вот он снова принимается за старые сказки, которыми мы тешили друг друга как-то вечером в легком задоре хмельного кружка и которые потом со всякими выводами и доводами трепали и перетолковывали по всему королевству. Еще того лучше. Мы распорядились вышить на рукавах наших лакеев разные дурацкие колпаки да шутовские капюшоны, а после заменить все эти нелепые украшения пучком стрел; такой символ еще опаснее для всех тех, кто хотел бы находить тайный смысл там, где никакой тайны нет. В веселую минуту мы предприняли и проделали до конца всевозможные глупости; и по нашей вине целое дворянское сборище с нищенскими торбами и выдуманными прозвищами воззвало к королю в насмешливо униженных выражениях о его долге. Наша вина - но что же из этого следует? Неужели масляничная шутка - государственная измена? Или завидны наши пестрые лохмотья, которыми юношеский задор и свежее воображение вздумают обвешать жалкую наготу нашей жизни? Что толку смотреть на жизнь чересчур сурово? Если утро не будит нас для новых радостей, а вечером не остается надежды еще на какое-нибудь веселье, тогда стоит ли одеваться и раздеваться? Для того ли сегодня мне светит солнце, чтоб я обсуждал, что было вчера? Чтобы загадывать и завязывать то, чего угадать и связать невозможно, - судьбу грядущего дня? Уволь меня от этих умозрений. Оставим их школьникам и придворным. Пускай думают и выдумывают, блуждают и пресмыкаются, добираются, куда могут, и добиваются, чего могут. Если ты можешь из всего этого чем-нибудь воспользоваться - так, чтобы письмо твое не выросло в книгу, - я очень доволен. Доброму старику все кажется слишком важным. Так жмет сильнее еще раз нам руку друг, долго ее державший, перед тем как выпустить ее.
С е к р е т а р ь. Извините меня. У пешехода кружится голова, когда он видит, как мимо вихрем проносится всадник.
Э г м о н т. Дитя, дитя - и только! Словно гонимые незримыми духами, проносятся солнечные кони времени с легкой колесницей судьбы нашей, нам остается только, смело схватив, крепко держать вожжи и тут от камня, там от обрыва прочь направлять колеса. Куда летим - кто знает? И едва ли вспоминает, откуда!
С е к р е т а р ь. Граф! Граф!
Э г м о н т. Я высоко стою. Могу и должен подняться еще выше. Чувствую в себе надежду, мужество и силу. Еще я не достиг вершины своего возрастания. И стоя на ней в положенный срок, хочу стоять крепко, безбоязненно. А суждено мне пасть - так пусть удар грома, порыв вихря или собственный неверный шаг низвергнут меня в глубину, там пусть лежу со многими тысячами. Я никогда не избегал бросить кровавый жребий с добрыми боевыми товарищами ради малого выигрыша: не скряжничать же мне, когда дело идет о целом сокровище свободной жизни!
С е к р е т а р ь. Граф! Даже вы сами не знаете, какие слова говорите! Подкрепи вас бог!
Э г м о н т. Собери бумаги. Идет принц Оранский. Приготовь самое главное, чтобы посланцы могли отправиться, пока не запрут ворота. Остальное подождет. Письмо графу отложи до завтра. Не опоздай навестить Эльвиру. Передай ей мой привет. Осведомься, в каком состоянии правительница. Ей, по-видимому, нездоровится, хоть она и не показывает этого.
Секретарь уходит.
Входит принц Оранский.
Э г м о н т. Здравствуйте, Оранский. Вы, кажется, не в духе?
П р и н ц О р а н с к и й. Что вы скажете о нашей беседе с правительницей?
Э г м о н т. Я не нашел в приеме, нам ею оказанном, ничего незаурядного. Мне случалось видеть ее такою не раз. Она, кажется, не совсем здорова.
П р и н ц О р а н с к и й. Вы не заметили, что она держалась более замкнуто? Сперва она хотела спокойно одобрить наш образ действий в отношении нового народного возмущения; затем она заметила, что эти события рисуются в каком-то ложном свете, и тут уж перевела разговор на свою привычную тему о том, что ее заботливое, доброе отношение, ее дружелюбие к нам, нидерландцам, никогда не было достаточно признано и слишком поверхностно толковалось, что никакие шаги не приводят к желанным для нее следствиям, что она даже устает, наконец, а король должен решиться на другие мероприятия. Ведь вы это слышали?
Э г м о н т. Не все. Я тем временем размышлял о чем-то другом. Добрый Оранский, она - женщина, а им постоянно хочется, чтобы все покорно сгибалось под их сладостным ярмом, чтобы каждый Геркулес снимал львиную шкуру и увеличивал собою бабий двор повелительницы, чтобы в силу их миролюбия волнение, охватывающее народ, натиск мощных соперников друг на друга - все умиротворялось одним дружелюбным словом, и самые непримиримые стихии сливались бы у ног их в кротком согласии. Такова их природная склонность. И раз она не в силах достигнуть этого, ей нет другого пути, как сделаться капризной, жаловаться на неблагодарность, на неразумность и пугать грядущими ужасами да грозить, что она собирается уйти.
П р и н ц О р а н с к и й. А вы не полагаете, что на этот раз она приведет угрозу в исполнение?
Э г м о н т. Ни в коем случае! Сколько раз уже на моих глазах она готова была уехать. Да и куда же ей отправиться? Тут она регентша, королева. Ты думаешь, она согласится коротать жалкие дни при дворе своего брата или поехать в Италию и там барахтаться в старинных семейственных дрязгах?
