Это был мизинец, срубленный аккурат под корень. Короткая венская сосиска с грязным ногтем на конце. Я завороженно смотрю на обрубок. У меня какое-то неприятное ощущение, будто я заглядываю в свое будущее. Но оно мне почему-то нравится. Мне нравится этот палец.
— Дай мне, — говорю я. — Ты все равно его выкинешь.
Гаманок удивлен. Такого он не ожидал.
— Зачем он тебе?
Я молча гляжу на палец. Потом на Гаманка.
— Ну что, даешь? В обмен на мои показания?
Если он до этого колебался, то после этих слов махнул рукой.
— Да забирай. Он мне не уперся. Если понадобится, у отчима еще девять.
Я осторожно завернул подарок в кровавый платок и спрятал в карман джинсов.
Уходя на работу, мать Гаманка сунула нам денег, попутно потрепав меня по волосам. Она давно оказывала мне знаки внимания, и мне каждый раз было неудобно за это перед своим приятелем.
Мы еле дождались открытия магазина. Я старался не думать, как там моя мать. Вина получилось четыре пузыря. Утреннее солнце ласково подталкивало в спину.
— К Якелю? — спросил я, сжимая две бомбы.
Гаманок, так же затаренный, как Александр Матросов, утвердительно кивнул. Мы прошли через двор и подошли к подъезду.
— Только давай через верх, — предложил я. — Через дверь хвостов будет больше.
Передавая бутылки друг другу, мы залезли на козырек, а с него — на якелевский балкон. Осторожно вошли в комнату.
Якель, открыв рот, спал с какой-то девчонкой.
Я наклонился над ними, чтобы ее рассмотреть.
Тринадцатилетняя Ленка. Так. Ни фига себе.
Гаманок со стуком выставил бутылки на стол.
Якель открыл глаза, и первое, что я увидел в них, был испуг.
Потом все пошло как всегда.
Мы пили вино, смеялись, вспоминая прикольные моменты прошлой пьянки. Ленка сидела в якелевской рубашке и выглядела на восемнадцать. Я хотел напрямую спросить Якеля, как она в постели, но берег этот вопрос на потом. Открылась дверь, и в комнату вошел его старший брат Ляля. Он только с месяц как освободился.
— Вот они где, колдыри, — сказал Ляля и удивился, заметив среди нас Ленку. — Мадам?
— Мадемуазель, — пропищала та, и все заржали.
Вино кончилось, но у кого-то тут же нашлись деньги. Квартира была двухуровневой, и мы перешли вниз, в большую комнату. К нам присоединились родители — Яковлевы-старшие. Мне нравилась тетя Зина — мать Якеля. Она никогда не выбирала выражений, но всегда была в них точна. «Я скорее из пальца застрелюсь, чем налью тебе», — бросила она мужу, когда тот потянулся со своим стопарем к бутылке.
— Палец, — вспомнил Гаманок, — покажи им мой палец!
— Это мой палец, — качал я головой. — Мой и больше ничей.
— Покажи, покажи палец, — не отставал Гаманок.
— Пошел ты со своим пальцем! — возмутился Якель. — Может, тебе еще залупу показать?
Несколько раз мы бегали в магазин.
Потом я сидел на балконе с якелевской древней бабкой и сжимал ее холодные ладони.
— Они издеваются надо мной, — дребезжала она, мелко трясясь. — Они мне кушать не дают. Умру я, умру скоро. Скорей бы умереть.
— Вы не умрете, — глотал я слезы, глядя на ее страшное морщинистое лицо. — Я сейчас принесу вам покушать. Сейчас.
Я вставал и шел на кухню, куда постепенно, как подтаявшая глыба льда, сползла пьянка. Обратно уже шел с банкой соленых огурцов.
— Вот, бабушка, — ставил я перед ней банку. — Больше ничего нет. Они выжрали все. Больше ничего.
В один из походов в магазин меня отловила мать.
— Сергей, сынок, пойдем домой, — мама смотрела на меня снизу вверх, и я видел, что ей страшно. Господи, она меня боялась.
— Ты идешь? — обернулся Гаманок, сжимая авоську с вином.
— Иди, я сейчас.
Он скрылся в подъезде.
Я снова посмотрел на мать и вдруг по ее жалкому растерянному виду понял, какой я сейчас пьяный и злой.
— Сынок, прошу тебя, — снова заговорила она, и ее голос дрожал. — Я тебя прошу…
И она заплакала.
И тут я взорвался.
— Нет! — заорал я, топая ногами. — Я не вернусь! Иначе я убью его! Слышишь, я его прирежу! Проткну, как свинью! Я отрежу ему все пальцы! Слышишь, ты! Все пальцы!
Слезы хлынули из меня, вырвались наружу. Сев на бордюр, я обхватил голову руками. Мать стояла рядом, не решаясь до меня дотронуться.
Это длилось бесконечно.
Когда мы пришли домой, там никого не было. Отец уехал на рыбалку с ночевкой, как и собирался. Плевать ему было на меня и на всю эту байду.
Я прошел в свою комнату, разделся — снял грязные джинсы и футболку. Потом прошел в ванную, настроил душ и встал под обжигающие струи.
Я стоял и сначала ничего не чувствовал. Так устал, что не было сил даже думать. Вдруг мне вспомнилась Ленка в короткой рубашке. И у меня начал вставать.
Когда я уже почти достиг пика, дверь в ванную отворилась. Мне едва удалось прикрыть руками вздыбленный член.
На пороге стояла мать.
— Что это? — спросила она, протягивая мне развернутый платок, на котором лежал палец.
— Закрой дверь, — сказал я, сжимая мошонку.
Ее растерянный взгляд с моих глаз переместился вниз на мои руки, потом она тихонько прикрыла дверь.
Я дотянулся до шпингалета и защелкнул его.
Затем всеми пальцами руки сжал член и довершил начатое.
Когда она спросила, кто ее проводит, стало ясно без слов, чего она добивается.
В общем-то, я с самого начала подозревал, что ей не терпится с кем-нибудь перепихнуться. Почему бы и нет. Повторяю, я понял это с самого начала.
Нас было трое. Я, мой друг Рубин и, собственно говоря, она. На ней была бежевая куртка и какие-то темные колготки. Более подробно я не всматривался. Честно, я вообще стеснялся на нее смотреть. Мы пили вино в подъезде девятиэтажного дома на площадке седьмого этажа. Я могу отыметь ее семь раз, — стучало в моей голове, и пальцы, сжимающие стакан, слегка подрагивали.
На вид ей было за двадцать. Для меня эта цифра имела вес.
Мы познакомились с ней возле винного магазина. Ждали трех часов, когда он откроется, и Рубин рассказывал мне, как он мутузит своего отца, когда тот напивается.
Шел дождь. Мы кутались в куртки.
— Пока он возится с ключом, я надеваю боксерские перчатки. Не спешу, потому что он бухой дверь по двадцать минут открывает. Дома никого: матушка — в ночной, братишка — у другана. Я стою в прихожей и жду. Разминаюсь. Наконец у него получается. Он заходит. Я жду, пока он закроет дверь. Еще минут пять. И вот он поворачивается ко мне лицом. Я стою перед ним, но он меня ни хрена не видит. Умора! Я заряжаю с правой по кумполу. Ему хоть бы что. Он идет в туалет. Я жду, пока он выйдет. Потом снова нахлобучиваю. Раз-два. Теперь уже посильнее…
Я слышал эту байку сотни раз. Это единственная история Рубина, в которой он дает волю импровизации. Каждый раз он заходит все дальше. Его нежность к отцу растет, как снежный ком. Не удивлюсь, если в самое ближайшее время он его изнасилует.
Ее появление прервало рассказ на самом интересном. Если бы не она, мой приятель уже сегодня посягнул бы на отцовскую невинность.
Она подошла к нам и оказалась выше нас на полголовы.
— Васю знаете? — спросила она.
— И что? — Рубин сплюнул ей под ноги.
— Где он?
Пока Рубин разглядывал ее, я пожал плечами.
— На работе, где ж ему быть. Он в четыре приходит.
Васе было двадцать пять. Время от времени он бухал с нами, так что мы его хорошо знали.
— А тебе Вася зачем? — ухмыльнулся Рубин.
— Отсосать у него хочу, — она засмеялась, нагло нас разглядывая.
О да, это был аргумент. То, что она могла запросто у кого-то отсосать, внушало уважение.
Магазин открылся, мы купили вина и пошли в подъезд. Рубин по дороге незаметно бил меня по ноге. Его перехлестывали эмоции. Еще бы. У меня у самого давно встал и, запутавшись в трусах, мешал при ходьбе.
Когда с вином было покончено, она задала свой вопрос.
Кто ее проводит?
Это было сказано так, что можно было легко перефразировать на «кто ей вставит».
Мы переглянулись.
Было бы проще, если бы она прямо здесь чего-нибудь изобразила. Там, раком встала или еще как-нибудь. В моей голове одна картинка сменяла другую.
— А может, вы подеретесь? — сказала она, переводя взгляд с одного на другого. — Кто победит, тот меня и проводит.
Эта сука над нами издевалась. Но лично мне очень хотелось посмотреть на ее сиськи.
— Иди домой, Рубин, — сказал я приятелю.
— Не понял, — он захлопал ресницами.
Я покачал головой и повторил:
— Иди домой.
Возникла пауза. Потом он встал и направился к лифту.
Она насмешливо посмотрела на меня.
— А ты крутой.
Я сидел на ступеньках, и мой член мешал мне встать.
Подошел лифт, и Рубин уехал.
— Ну что? — сказала она. — Пойдем?
