- Лучшие люди! - воинственно бросил бармен.
- Да, - невесело согласился Люббок. - Если они начинают выступать за какое-нибудь дело, то это значит, что дело явно неправое.
- Я человек крайне осторожный, - негромко произнес Ди Калько, - и хочу быть понятым правильно, но для непредвзятого слуха твои слова напоминают речи коммунистов.
- Я ненавижу коммунистов, - Люббок осушил бокал и со смехом добавил: Они постоянно заняты тем, что семь дней в неделю режут друг другу глотки. Буффало Билл, нацеди-ка мне еще.
- Я бы не хотел, чтобы вы называли меня Буффало Биллом, - бармен наполнил бокал и продолжил: - Начав поступать подобным образом, вы кончите тем, что станете портить жизнь всем окружающим. - Он смахнул шапку пены с бокала и поставил его перед Люббоком.
- Памятник в Вайоминге... - восхищенно протянул Люббок, покачивая головой. - Сегодня они танцуют в пользу Британской Империи, а завтра нас за эту Империю застрелят.
- Второе не обязательно вытекает из первого, - рассудительно произнес Суинни.
- Познакомьтесь с мистером Суинни из знаменитого семейства Летающих Суинни, - сказал Люббок, нежно похлопывая оппонента по запястью. - Он обожает читать "Нью-Йорк Таймс". Обещаю возложить лилию на его могилу на Балканах.
- Да, в этом может возникнуть необходимость, - вмешался Ди Калько. - Я хочу сказать, что в Европе может возникнуть необходимость в дополнительной живой силе, что, свою очередь, означает необходимость гибели нашего дорогого Суинни.
- Давай не будем переходить на личности, - сердито бросил Суинни.
- Прежде чем все закончится, мистер Суинни, - сказал Люббок, доверительно обнимая собеседника за плечи, - эта война успеет стать весьма личным делом. Для вас, сэр, и для меня. Она не станет личным делом лишь для кроликов из отеля "Пис-пис".
- Почему вы никак не оставите отель "Плаза" в покое? - спросил бармен.
- Выпадет снег, а мы будем сидеть в палатках! - взревел Люббок. - Эй, итальянский патриот, - продолжил он, - обращаясь к Ди Калько, - я хочу тебя кое о чем спросить.
- Не забывай, - ледяным тоном сказал Ди Калько, - что я, прежде всего, гражданин Соединенных Штатов.
- Ну и как же ты, Джордж Вашингтон, будешь чувствовать себя, сидя за пулеметом, в тот момент, когда макаронники пойдут в атаку?
- Я исполню свой долг, - упрямо произнес Ди Калько. - И не смей называть их макаронниками.
- Как понимать твои слова "макаронники пойдут в атаку"?! - загремел Суинни. - Ведь всем известно, что итальяшки в атаку не ходят. Они всегда отсиживаются в тылу.
- Ты не забыл, - сказал Ди Калько, - что мое предложение выйти на улицу и во всем разобраться ещё действительно?
- Парни, парни, - взмолился бармен. - Поговорите лучше на другую тему... Очень вас прошу.
- Нет, вы только подумайте! - восхитился Люббок. - Одна война за другой. Одна война за другой! Сукиных сынов, вроде вас, загоняют зимой в палатки, а эти сукины сыны до самого конца не в состоянии ничего понять.
Суинни отступил на шаг и отстраненным тоном заправского полемиста начал:
- Я позволю себе пропустить мимо ушей некоторые слова твоего лексикона, поскольку меня интересует проблема по существу. Я хотел бы услышать, какое решение ты предлагаешь. Спрашиваю потому, что у тебя, видимо, имеется четкое представление о том, что следует делать.
- А я вовсе не желаю пропускать мимо ушей его грязные слова! возмущенно бросил Ди Калько
- Пусть скажет, - произнес Суинни, сопровождая это разрешение величественным жестом руки. - Выслушаем точку зрения всех присутствующих. Пусть голландец говорит.
- Значит так... - начал Люббок.
- Только без оскорблений, - остановил его бармен. - Время позднее, бар, так или иначе, пора закрывать, поэтому прошу не оскорблять моих гостей.
Люббок прополоскал рот пивом и сделал медленный глоток.
- Ты когда-нибудь чистишь краны? - спросил он у бармена. - Для пива, чтобы ты знал, самое главное - чистота кранов и патрубков.
- Это надо же! - возмутился Ди Калько. - У него, похоже, по всем вопросам есть свои соображения.
- Они делят мир, - невозмутимо продолжал Люббок. - У меня же на банковском счете восемьдесят пять центов. Для меня не важно, чем кончится дележ, мне повезет, если я к тому времени сумею сохранить свои восемьдесят пять центов.
- Так нельзя подходить к проблеме, - сказал Суинни. - Нельзя смотреть на мир с позиций восьмидесяти пяти центов.
- Разве я получу Грецию? - спросил Люббок, угрожающе ткнув огромным указательным пальцем в сторону Суинни. - Разве Ди Калько получит Китай?
- Да кому он нужен этот твой Китай?! - ликующе воскликнул Ди Калько.
- Мы же получим только... - мрачно продолжал Люббок, - Я, ты, Суинни и Буффало Билл...
- Я же вас просил! - сказал бармен.
- ...мы получим новые неприятности. Рабочий люд всегда получает только неприятности. - Люббок вздохнул и печально посмотрел в потолок; а остальные, тем временем, допили свое пиво. - Все военные стратеги согласны в том, - эту фразу он произносил с особой гордостью, - согласны в том, что для атаки на позицию, защищаемую одним человеком, требуется, по меньшей мере, четыре солдата.
- К чему это ты? - спросил Суинни.
- Боевые действия будут происходить в Европе, Азии и Африке, нравоучительным тоном, нараспев произнес Люббок, - и ни коим образом напрямую не затронут бара мистера Уильяма Коди.
- Ничем не могу помочь, - саркастически бросил бармен.
- Я изучил ситуацию, - сказал Люббок, - и пришел к выводу, что американцы потеряют в четыре раза больше людей, чем другие. Это само собой разумеется. Здесь они нас атаковать не станут. Разве не так? Наступать будем мы. Четверо на одного! - он яростно стукнул кулаком по столу и с непоколебимой уверенностью закончил: - И вот мы, четыре тупоголовых чурбана пойдем умирать, чтобы выковырнуть из окопа единственного голландца. Так говорит военная стратегия!
- Не так громко, - несколько нервно сказал бармен. - Жильцы этажом выше меня недолюбливают.
- Но хуже всего... - гаркнул Люббок, ожегши присутствующих яростным взглядом, - ... но хуже всего то, что, оглядываясь по сторонам, я вижу, что в мире полным полно безнадежно тупых выродков вроде Суинни, Ди Калько и Уильяма Коди!
- Следи за своим языком, - прорычал Ди Калько. - Следи за речью!
- Гитлера надо побить! - заорал Суинни. - И это факт непреложный!
- Гитлера надо побить! - крикнул Люббок и, вдруг перейдя на хриплый шепот, продолжил: - Вы можете спросить, а почему, собственно, возникла необходимость его побить? Отвечу. Во-первых, потому что невежественные и несчастные тупицы вроде вас вознесли его в небо и там оставили. Во-вторых потому, что, слегка опомнившись, они отправились в него стрелять. И, в-третьих, в силу того, что некоторые идиоты разводят дискуссии, потягивая пиво в барах.
- Не надо меня обвинять, - обиделся Суинни. - Я его никуда не сажал.
- Многочисленные Суинни заполонили наш мир! - завопил Люббок. - И теперь меня из-за этого должны застрелить!
Неожиданно для всех он схватил одной рукой Суинни за воротник и слегка приподнял. Суинни тут же стал хватать воздух широко открытым ртом. Люббок протянул вторую руку и захватил ворот Ди Калько. Притянув обеих к себе и с ненавистью глядя в их лица, он прошипел:
- Если бы вы знали, как мне хочется размозжить ваши глупые головы!
- Эй, послушай... - прохрипел Ди Калько.
- Полегче, парни! - крикнул бармен, протягивая руку к припрятанной за стойкой укороченной бейсбольной бите.
- Если меня убьют, виноваты в этом бы будете вы! - вопил Люббок, нещадно тряся своих оппонентов. - Но лучше я убью вас. Мне хочется прикончить всех тупых идиотов, разгуливающих по нашим улицам...
Ди Калько протянул руку за спину и схватил бутылку. Суинни обеими руками вцепился в огромную, держащую его за горло лапищу. Бармен поднял над головой опиленную биту...
В этот миг открылась дверь и на пороге салуна возникла девушка.
- Продолжайте, продолжайте, - сказала она, не выражая при этом ни испуга, ни удивления. - Я не хочу вам мешать.
- Парни... - произнес бармен, откладывая биту в сторону.
Люббок встряхнул Суинни и Ди Калько в последний раз, и протянул руку к своему пиву.
- Типов вроде тебя... - пробормотал, не зная как выразить свое возмущение Суинни, - ...типов вроде тебя надо держать в психушке.
Ди Калько поправил узел галстука и, несмотря на всю свою ярость, попытался послать улыбку все ещё стоящей в дверях девушке. На голове девицы не было шляпки, и её длинные, светлые и не очень чистые волосы свободно падали на плечи. Щеки у неё ввалились, а костлявые, покрасневшие, неухоженные руки далеко вылезали из коротких рукавов старенького серого пальто. Казалось, что девица пребывает в последней стадии истощения. У неё был такой усталый вид, что создавалось впечатление, будто она трудилась без отдыха много ночей подряд.
- Вас не затруднит закрыть дверь, мисс? - сказал бармен. - Становится чертовски холодно.
