6 ноября
Вчера я пережил очень странное впечатление. Мне уже с неделю нездоровится. Не то чтобы начиналась серьезная болезнь, а так, чувствую себя как-то не по себе: то головная боль, то кашель, по ночам бессонница, днем какая-то непонятная слабость. Вчера я решился пригласить доктора, которого часто встречаю у Марьи Петровны. Доктор проделал все, что в подобных случаях проделывают доктора. Он осмотрел и прослушал меня вдоль и поперек, определил температуру тела, постукал грудь какими-то палочками, полюбопытствовал насчет языка и пульса, нашел, что все в порядке, и уселся в раздумьи за письменный стол. Не дописав рецепта, он вскочил и начал опять прикладывать голову к моему сердцу, причем неодобрительно качал головой. Я попросил объяснения.
– Видите ли, – начал он, запинаясь и ища выражений, – положим, что сердце у вас в порядке, но – как вам сказать?.. посмотрите на ваши туфли: вы их давно носите и можете еще долго проносить, а между тем кончики у них побелели. Износились. То же и с сердцем, ведь и оно может износиться. Вам который год?
– Который год? Мне?
– Ну да, вам. Отчего мой вопрос вас так удивляет?
– Да потому, что он мне никогда не приходил в голову. Мне за сорок.
Доктор засмеялся.
– Я не сомневаюсь в том, что вам за сорок, но сколько именно? Не ближе ли к пятидесяти?
– Пожалуй, что и так.
– Ну, вот видите! Человек в пятьдесят лет должен сказать, что он старик, и не удивляться тому, что его сердце работает слабей, чем в молодые годы.
И, с уверенностью подойдя к письменному столу, доктор навалял целых три рецепта.
– Можно ли мне, по крайней мере, выехать сегодня? – спросил я с робкой мольбой.
– Ни под каким видом! Завтра принимайте каждый час обе микстуры поочередно, на ночь втирайте мазь, а послезавтра я заеду.
– Но я обещал непременно обедать у Марьи Петровны. Вы знаете, что сегодня приезжает к ней племянница…
– Это ничего не значит! Я от вас еду к Марье Петровне и скажу ей, что запретил вам выезжать… А племянницу посмотреть успеете: она прогостит у Марьи Петровны всю зиму.
И, небрежно сунув в карман бумажку, которую я вручил ему как-то крадучись, – точно совершал какое-нибудь постыдное дело, – доктор важно удалился.
Этот докторский визит навел меня на самые грустные размышления. Как же это так? С тех пор как я себя помню, я всегда чувствовал себя молодым, и вдруг оказывается, что я старик! Еще вчера я пил, ел, спал и волочился за женщинами, как молодой человек, теперь все должно пойти иначе.
Сейчас, роясь в своем письменном столе, я нашел старую, порыжевшую от времени тетрадь с заголовком: «Записки о моей жизни. Дрезден». Я начал писать эту тетрадь много лет тому назад, живя за границей, в самом тревожном настроении духа. Выписываю оттуда последние строки: «Пора кончить. Я вижу, что не понимаю ни себя, ни окружающей меня жизни. Придет время, когда все уляжется в душе, наступит эпоха грустной старости, – тогда, может быть, примусь опять за эти записки».
По-видимому, эта эпоха наступила. Давно все улеглось в душе, жизненный путь почти пройден, пора подводить итоги. Я ведь не только ел, спал и волочился: я еще всю жизнь наблюдал и размышлял, мне хочется уяснить себе результат этих
Ума холодных наблюденийИ сердца горестных замет… [1]
Не знаю, выйдет ли что-нибудь из этих записок; во всяком случае, я рад, что нашел для себя подходящее занятие.
Но все-таки, почему же я старик? Это чистейший вздор! Лицо у меня молодое, нет ни одного седого волоса, на балах я танцую, маменьки смотрят на меня как на жениха, а главное – все зовут меня Павликом Дольским. Только люди совсем мало знакомые называют меня Павлом Матвеичем, а то все Павлик да Павлик… Не станут же звать Павликом старика! Еще на днях в клубе я слышал, как один господин говорил старичку, искавшему партию в вист: «Да вот, у вас есть Павлик Дольский…» Меня тогда эта фамильярность даже несколько покоробила, потому что этого господина я почти не знаю, но теперь вижу, что он был совершенно прав. Что же ему делать, когда все меня так называют? А этот противный доктор, который сам молодится и бросает нежные взгляды на Марью Петровну, уверяет, что я старик. Вздор, вздор и вздор!
8 ноября
Сегодня я вынул из письменного стола коллекцию моих портретов, которую я вывез из деревни после смерти матушки, и начал ее рассматривать. Первый портрет – дагерротип, сделанный в тот год, как меня привезли в Петербург. Он уже совершенно выцвел, вместо лица какое-то белое пятно. Второй портрет уже фотография, я изображен в камер-пажеском мундире. Какой, однако, я был молодец тогда! Потом я в гусарском ментике, потом во фраке с цепью мирового посредника [2], потом в камергерском мундире и еще в нескольких группах. Одна группа, с Алешей Оконцевым и его женой, – вызвала в моей душе самые тяжелые воспоминания и разбудила мою давно заснувшую совесть. Долго я не мог оторваться от этого немого свидетеля минувших бурь, потом сел перед зеркалом и начал сравнивать свое лицо с портретами. По моему мнению, больше всего у меня сходства с пажеским портретом. Почти то же лицо, только у меня теперь большие усы, которых тогда не было, да, по правде сказать, волос стало меньше. Зато взгляд, выражение – все то же самое. За этим занятием застал меня доктор.
– Ну, скажите, Федор Федорович, – спросил я его, – похож я на этого пажа? Не правда ли, что почти нет разницы?
– Ну, кое-какая разница есть. Во-первых, у пажа нет морщин…
Этот доктор решительно сведет меня с ума. Конечно, слово «морщины» давно мне знакомо, и я не раз употреблял его в разговоре, но никогда не отдавал себе ясного отчета, что это собственно такое.
– Где же у меня морщины? – воскликнул я с отчаянием.
Доктор указал где.
– Да какие же это морщины? Это просто случайные углубления кожи.
– Положим, но когда вы были пажом, этих случайностей у вас не было, а теперь есть.
– Это плоды размышлений, долгих дум…
– Да, долгих дум, а главное – долгих лет. Ну, не волнуйтесь, успокойтесь и дайте мне послушать ваше юное сердце.
У покойной матушки, которая была женщина больная, и у Марьи Петровны, которая постоянно здорова и всю жизнь лечится, я насмотрелся на разные типы докторов. Федор Федорович принадлежит к самому противному типу: это доктор острящий и иронизирующий. Я всегда боюсь, что в рецепте он пропишет какой-нибудь латинский каламбур, от которого потом не поздоровится.
19 ноября
Сегодня посетила меня Марья Петровна в сопровождении доктора.
Марья Петровна весьма курьезная женщина; какой-то серой ниткой прошла она
