Матерь полищуков - Антон Чекмановский

Припять — самая ленивая из всех рек, впадающих в Днепр. Она плывет тихо, спокойно, никогда не нарушает своим движением однообразного, полесского пейзажа. Вдоль нее раскинулись поля и леса, а еще чаще болота, скрывающиеся кое-где под кустами и заманчиво-зеленой травой.

Полесский воздух не такой, как на Волыни или в Галичине. Он пахнет травами и водами, а над топями, как развевающиеся белые волосы волшебниц, стоит вечный влажный туман.

В полесских болотах есть много всякого: и святого, и чертова. Ветры дуют с моря, потому что они рождены в океанах и ищут хорошего места. Когда прилетают на Полесье, то садятся на болота облаками. А в тех облаках, как говорят местные люди, водится всякая нечисть. А там, где нечистое, там и святое. Как добро всегда со злом, так и чертово должно быть вместе с Божьим. Есть здесь мавочьи дворцы среди расчесанных ранним ветром березок, толпы мавок, перепрыгивая на ветвях, прячутся в кустах возле взъерошенной сосны, буйные травы и цветы заливают разноцветными коврами луга и опушки. Птицы — гости Юга — иногда рассказывают, что они видели в полесских болотах, на полях, даже среди людей. Если уметь их слушать, то многое можно узнать от них. Весной птички тучами слетаются в полесские леса, на речные и лесные болота, пьяные от любви поют, аж гудят леса, журчат источники, хлюпает вода, бегут крикливые ветры, леса шумят по-новому, как-то буйно, молодо.

Как только начинаются холода и надо птицам улетать — болота покрываются мхом, а на мху комар сидит и лапкой живот гладит. Тогда на всей полесской низменности останавливаются реки, наваливаются снегом небеса, а земля лежит бездыханная, одетая в белые лохмотья зимы.

Как только появится снег, полещуки расходятся кучками по лесам. Дымятся черные домики в пуще, с шумом и скрежетом валится перемерзший лес, а дровосеки, перевязав срубленные деревья, тянут их, распевая «дубинушку».

В лесных дебрях, куда никто не ходит и ничего не ищет, лес гниет на корню, падает, ломается, засоряется перестоявшим деревом и хворостом.

Летом, когда хорошо потеплеет, на тех же местах, где изобиловали ледяные ветры, начинается большая гарь. Чуть-чуть отвлекся, не загасил огня, оставил под пеплом едва тлеющие угли — глядишь, а они и разгорелись. На сотни верст страшным пожаром горит овраг, ветер чешет огненные колтуны, а солнце меркнет от того, что видит под густым черно-серым дымом. Серая едкая гарь стелется полями, обволакивает опушку, гонит голодную птицу тучами на Припять.

Хуже всего тогда лесникам и вуглярам, жгущим в лесу древесный уголь. Они сидят в лесничествах днем ​​и ночью, словно одичалые. Из дому выйти не могут. Черные, как черти, заросшие волосами и безразличные ко всему, пьют стаканами самогон, спят только и видят страшные сны.

Но еще хуже весной и осенью, когда разливаются реки. Вся жизнь будто заливается водой, а озеро Гричин, тянущееся к северо-востоку от Лунинца и занимающее пространство 45 тысяч гектаров, уже не кажется безграничной степью с пестрым ковром высокой травы, а волнуется, опрокидывает из края в край бурные волны и пугает своей бесконечностью.

Это страшная для Полесья пора. Вода прекращает жизнь.

Тогда, в своих хатах, отрезанные от мира, голодные, всматриваются полещуки по вечерам в жгучий дым пыльных печей, при свете керосинок и лучин рассказывают друг другу все, что слышали, видели, что им приснилось, что казалось. Все это — то ли действительное, то ли мечтаемое — преломляется полубольным воображением сонного мозга и странным бредом падает перед слушателями. Цветные вихри крутятся над лесами и болотами, двигаются сборища каких-то удивительных людей, древние летами и жизнью волшебницы встают и раскрывают свои беззубые роты, что-то говорят, кричат, пророчествуют.

И вот тогда, в одну из тех голодных, туманных осеней, родился в селах Полесья слух о Матери полещуков — заступнице здешнего народа. С годами этот слух стал правдой, а позже стал легендой Полесья.

В селах у Гричина, у Князь-озера, на волынской Сарненщине, под Лунинцем, у Пинска, а то и за Березным — рассказывали о Матери полещуков повсюду, где сходились два, три человека. Дети знали все ее приметы, а молодые ребята вечерними сумерками, идя к девушкам на вечорницы, крестились при виде каждой старухи, которую случайно встречали на дороге.

В Мочигорах говорили, что старая Терентиха знала Матерь полещуков. Это была та самая Терентиха, которая, ходя за грибами, встретила однажды вечером маленького старичка с кожей, словно древесная кора; он якобы бросил ей горсть какой-то пыли в глаза, и она тогда увидела древних людей: могущественных, страшных, застывших над землей и уже стоящих веками. Подобрав запаску, убегала Терентиха чужим полем, а тот старичок, кукарекая, гнался за нею вслед. Кто-то видел, как из трухлявой сосны выскочил пес с лошадиной головой, подскочил к старичку и они оба куда-то исчезли. Терентиха, забежав в огород отца Иоанна, упала там под забором и долго лежала без сознания. Старый жид Пониманский, гнавший самогон и продававший его полещукам, говорил, что Терентиха, выйдя из города, купила у него бутылку самогона. Бутылку спрятала она в корзинке, а корзинку в мешок. И бутылку ту, и корзину, и мешок нашли разбросанные на полях у Мочигор. Бутылка была без самогона, а от лежащей без сознания Терентихи несло перегаром.

Старые бабы полесских деревень, чтобы защищаться от ужаса, царящего повсюду на Полесье и от злых намерений разной нечисти, осыпают свои избы освященной на Пасху вспаханной землей, мажут нефтью почерневшие срубы хат, соломенные крыши, мало-помалу оседающие все глубже. Но это мало помогает.

Нечисть существовала на Полесье веками, а о Матери полещуков гудели села, шептались на ярмарках, пели в песнях, которые по вечерам придумывали ребята, пася лошадей.

Возле Мочигор есть паром, который перевозит через Припять на другой берег. Паром тот все время в движении. Всегда на той или другой стороне реки полно подвод, людей, товара, перевозимых с одной стороны реки на другую. Вечером, ожидая парома, сидят у реки люди, отдыхают после пережитого дня, рассказывают новости — все, что знают.

Узенький серп луны то выглядывает из облаков, то скрывается, как будто играет. Полупрозрачная тьма укутывает серым бархатным плащом хатку перевозчика на берегу, какие-то телеги, лошадей. На другой стороне плещущейся речки сереют, будто хищные звери, несколько деревьев во мгле.

Каждый вечер старый Пархом, известный охотник, живущий рядом с перевозчиком и помогающий ему на пароме, выходит