вальсировали туда-сюда, раскинув руки, точно величавые пожилые леди в танце первопроходцев. Он любил чинный беспорядок, с каким ждали своей очереди подборщики сетей в гиллнеттных водах, слегка бранясь, как соперники в родео, которые, чтобы бросить лассо, тоже выстраиваются в очередь. Ах вы, дни, были и прошли, сметены ветрами спецэффектов, Американской Анархии и Нового Мирового Беспорядка. Бух в костер – и нету их.
Так он хандрил в своем меланхолическом настроении, пока его не окликнул усиленный рупором голос:
– Ахой, Айк Саллас! Мы тут поймали сообщение, вам может быть интересно. Чертовски странное. – Это Стюбинс с ручным рупором кричал с юта серебристой яхты. Старый режиссер чем-то размахивал. – С «Кобры»…
– Сейчас буду, – отозвался Айк и захлопнул дверцу машины. Внутри фургона тоже пахло сладостью и фертильностью. И рыбой. Но не цветочными духами. У Грира и девчонок Босуэлл, по крайней мере, хватило вкуса не смешивать эти ароматы.
Когда он запарковал фургон, Стюбинс уже ждал на вершине сходни с полоской розовой туалетной бумаги в руке. После пробежки от юта этот и без того похожий на труп старик тяжело дышал и был серее обычного.
– Случайно в гальюне… сканировал… шкала моего старого «Зенита». И вдруг это богомерзкое жужжание… покрывало почти всю однополосную частоту два-четыре – когда-то это была аварийная полоса, знаете? – и я говорю себе: «Слушай, это же морзянка», ну и начеркал.
Он поднял глазную повязку, чтобы легче было прочесть карандашные заметки на тонкой бумаге. Буквы были большими и размазанными, словно учился писать ребенок.
– «S-O-S-O-S», получилось. Потом «Н-Е-Т-Р-У-Л-Я-К-О-Б-Р-А». Потом Т, Н-К, еще Л, следом, я думаю, статика. Дальше слово «Н-А-П-А-Л-И».
Он протянул трепещущую бумажку. Айк изучил ее за несколько секунд, затем поднял взгляд:
– Больше ничего? Координаты?
Стюбинс покачал седой гривой:
– Может, еще пара SOS, затем статика и жужжание. Первые слова наверняка «нет руля Кобра». Не знаю, что в середине. Я уже полвека не имел дела с морзянкой.
– В середине «тинкербеллы», мистер Стюбинс. Там было «тинкербеллы напали». Вы умеете водить эту помпезную дуру, капитан? Если вы сможете нас туда отвести, то я знаю, где они.
Устроившись поудобнее на второй сверху ступеньке, Нелл стала думать, что делать дальше. Через некоторое время она уснула, припав щекой к дощатой дорожке. Она спала, пока ее не разбудил высокий, тяжелый, зудящий гул, словно от роя злобных комаров. Она села и протерла глаза. Она по-прежнему не знала, что происходит в верхнем мире – «Полная тишина» или «Отбой». Но разбудила ее не съемочная сирена, это она знала. Зудящий гул шел снизу – а теперь она видела и лиловый свет, который тоже шел снизу.
Она не чувствовала прежней храбрости, но все же заставила себя сползти вниз и заглянуть в гулкую пещеру. Огромный подвал был залит мягким светом. Виноградно-зеленое свечение показывало, что она все представляла правильно: где большие деревянные столбы, где стены, а где старые ржавые железки от паровых машин и прочие обломки давних времен. Однако штука, которая светилась, – такую штуку она никогда бы не смогла поместить в придуманный у себя в голове мир. Штука находилась в том самом не очень понятном месте и не походила ни на какую из старых машин. Штука не была старой, она была совсем новой и выглядела как, ну, как… большая автоматическая чайка с раскинутыми железными крыльями, железными боками, зияющей утробой и широкими резиновыми роликами там, где должна быть голова. Или хвост. Штука была слишком большой – она не могла спуститься по ступенькам. Ее, должно быть, сбросили сверху через люк в деревянном полу. Она лежала наполовину на боку, опираясь на погруженное в воду крыло. Большие резиновые роликовые колеса беспомощно склонились на сторону, в воздухе болтались провода. Она пролежала здесь день или даже меньше, судя по следам мутной воды, оставленным на колесах, но точно недолго – нигде на металлическом теле ни пятна ржавчины или пыли. Вместо ржавчины штуку покрывали переходящие друг в дружку петли мерцающего виноградно-зеленого света. Они трепетали всюду, кроме резиновых роликов и колес, точно облако бабочек. Зудящее жужжание, которое Нелл услыхала сверху, исходило от их зубов – они жевали, вгрызались и стачивались.
Нелл мчалась вверх по дощатым ступенькам и к пустой деревянной тропе, не чуя под собой ног, потом по следующему пролету и по следующему. Ей было все равно, что сейчас – «Полная тишина», «Отбой» или вообще ничего. Ей было все равно, поймают ли ее красной точкой и отправят ли жить в Шинный город с мальками. Мальки, вообще-то, нормальные, надо только привыкнуть к запаху их черного клея.
Их заперло в этом плотном круге на безволновой скорости уже так давно, что к ним успели присоединиться шесть дельфинов, которые шли теперь гуськом по тому же кругу, – их сверкающие спины появлялись и исчезали, вздымались и падали, как лошадки на водной карусели. Дельфины нередко заплывали в эти воды, часто, к пассажирской радости, они развлекали туристские лодки, но Кармоди никогда не слышал о такой странной игре, какую устроила эта шестерка. Разумеется, и дельфинам вряд ли раньше попадалась такая странная лодка, что кружилась бы и кружилась на одном и том же пятачке, как детская карусель, вот уже три веселых часа. Им даже стал мерещиться где-то над головами аккомпанемент на каллиопе. Этот проклятый странный ветер стонал и свистел вверху, над темным шелковым пологом неба, всю вторую половину дня, и ни единого дуновения внизу. Кармоди помнил такой же ветер на Силли во времена своего детства. Прабабушка называла его Свистулькой Пиратов.
– Его слышишь, но не чувствуешь, – кудахтала старая ведьма. – Хочет сказать: «Дует бедой, дует бедой». И знай, Майк, Свистулька Пиратов сулит кровь и погибель. Разруху и раздор – одним, грабеж – другим. Скоро… скоро. Ву-у-у, ву-у-у-у-у. Дует бедой.
Старая карга редко ошибалась с этой своей дует-бедой. Жуткому предвестнику не требовалось много времени, чтобы просунуть сквозь облачный покров свою когтистую лапу и устроить по всему корнуолльскому побережью развеселый ад. Странность теперешних высотных причитаний была в том, что никаких облаков не было. Ни перистых, ни грозовых. Только темновато-фиолетовое небо, как лишнее веко на глазу тюленя. Звук шел оттуда непонятно как. Эта хрень нервировала всех, а с учетом того, что лодка потеряла контроль и повсюду эти чертовы световые штуки… было от чего бедному чахлому Эмилю Гриру орать, точно в белой горячке.
– Мэйдэй! Мэйдэй! [102] – кричал он. – Сигнал Особой Срочности! С.О.С. Сигнал Особой Срочности! Как слышите, прием?.. – Обрамленное дредами лицо склонялось над ручным микрофоном в страхе и отчаянии. – Это «Кобра», вызывает «Кобра» – воа! Какая «Кобра», черт побери мою черную жопу, – это Эмиль, сука, Грир,
