пятьсот миль в длину и пять в высоту. Тонко отрезанный. Сссссззззззл…
– Еще кто-нибудь видел?
– По частям видели все, только не признаются. Понятно, там было от чего впасть в ступор. – Повернув голову к Айку, он удивленно спросил: – Почему мы идем так медленно?
Айк рассказал, на какие уловки им пришлось пойти, чтобы заставить «Чернобурку» отозваться на сигнал бедствия, и каким образом он раздобыл этот плот. Описал также теплый прием, оказанный ему старпомом Абу Жабой Сингхом, и тактику Кармоди при обращении с охраной. Он надеялся рассмешить Грира этим рассказом, но его друг едва кивнул. Он опять не сводил глаз с «Кобры» у Айка за плечом. Через некоторое время спросил:
– Тебе когда-нибудь случалось разворачивать жевательную резинку так, что кусочек фольги попадал в рот?
Айк сказал: конечно, а кому нет?
– Помнишь, что бывает, когда фольга касается пломбы? Как будто закорачивает?
Айк снова кивнул и подождал, но Грир ничего больше не объяснил. Они молча подплывали к яхте. Айк уже видел зияющий бортовой отсек у ватерлинии, и он неумолимо приближался.
– Ладно, – вздохнул он и посмотрел вниз, на хронометр и компас, вмонтированные в верхнюю часть кожуха мотора. – Никуда не денешься, сейчас нас встретят с музыкой.
Он потянулся к дросселю, но Грир остановил его вытянутой ладонью и шепотом:
– Пресвятая Богородица, Айзек…
Айк вдруг понял, что ему показалось странным в голосе друга: из речи Грира начисто смыло не только диалекты-манерности; самоиздевки – их тоже разгладило, будто утюгом. Голос стал плоским и ровным, как и его лицо, двумерный иероглиф.
– …оно идет опять.
Айк посмотрел не сразу. Что-то происходило с компасной иглой. А подняв наконец голову и проследив за взглядом Грира, он увидел нечто гораздо менее интересное, чем компас, – так ему показалось сначала: всего лишь рваный горный хребет и фиолетовую раковину пустого неба. Ничего больше, ничего необычного. Вот только… очень далеко… кажется, там поблескивала полоска другого фиолетового – цвета спелого винограда, темнее неба и в то же время ярче, интенсивнее. Просто на северо-востоке у горизонта чуть выше далеких горных вершин разматывалась ниточка. Будь полоска белой, Айк счел бы ее инверсионным следом «конкорда», перепрыгивающего через полюс. Или лучом северного сияния, если бы дело было ночью. Однако двигалась она слишком быстро и для следа, и для сияния, понял Айк, наблюдая, как ниточка превращается в нить, а потом в ленту. Словно подкручивали масштаб. Грир был прав насчет странной тишины. Чайки умолкли, кайры, морянки. Ветер. Похожая тишина предшествует солнечным затмениям. Айк с Джинни ездили в Мексику посмотреть на последнее полное затмение двадцатого века… все тогда встали у обочины, пили, болтали и наблюдали, как от солнца над зарослями полыни кто-то постепенно отъедает кусок все больше, как от печеньки… Это случилось перед самой последней фазой. Называется «волновой резонанс». Листы серого света наползают на вас по земле со скоростью тысячи миль в час и накрывают, словно крылья бабочки. Волны холодного серого пламени. Даже если вы подготовились и прочли о волновом резонансе и даже наполовину поняли, что он возникает из-за релятивистского изгиба солнечных лучей вокруг луны, которые потом на земле накладываются на другие, неизогнутые лучи, – Радуга Тяготения [104], – вы все равно не готовы к самому эффекту. Никто не готов. Ничто. Все сущее на мили вокруг задерживает дыхание и погружается в мертвую тишину. Певцы и пропойцы, птицы, ослы и собаки; клетки плоти и, возможно, элементарные частицы в клетках. Мертвая тишина. Благоговейная – за пределами теорий и объяснений. Эта пурпурная лента, змеившаяся сверху вниз на севере, нагоняла такой же трепет, только сильнее намного. Она походила на просвечивающуюся пластиковую занавесь для душа, которую растягивали вдоль зигзагообразного карниза по всему хребту Колчеданов. На лист виноградной глазури. «Струящийся забор» [105]. Оконное стекло в милю высотой. Лезвие хрустального меча! В последний миг, не дойдя до них четверть мили, прямо там, где Колчеданный мыс врезался в прибой, она разбилась и потянулась прочь, к западу через северо-запад, к Алеутам, в море.
Айк не помнил, издавала ли эта штука звуки. Наверное, должна была. Разум говорил: если нечто столь огромно, движется столь быстро и поворачивается столь резко, оно должно испускать подобие инерционного воя или скрипеть на поворотах. Но он не помнил. Обрывок прозрачного занавеса, который это нечто оставило после себя, несомненно, звучал – шипел брызгами и щелкал.
– Как большой лоскут фиолетового бекона, – торжественно напомнил Грир Айку, – который жарят.
– Прополыхало, – сказал Айк. – Но, кажется, ничего серьезно не сломало.
Он решил не упоминать компасную иглу, повернутую наоборот. Занавес постепенно исчезал из виду, и шипение превращалось в шорох. Он уже почти сошел на нет, когда они заметили, как что-то происходит с водой в бухте.
– В прошлый раз такого не было, – заметил Грир этим своим ровным голосом. – Но та и близко не была такой большой…
На поверхности воды появились провалы и вздутия, но не волны, а муаровые узоры, как на вине в двух бокалах из хорошего хрусталя, когда ими слегка друг о друга звякнешь, или как вода в большой гальванизированной ванне, если пнуть ее изо всей силы. Маячившую перед ними огромную яхту охватили спазмы. Дрожали все шесть понтонов, то выдвигаясь, то опять застывая. Радары и спутниковые антенны на ходовом мостике бесконтрольно крутились, зато вода за винтами перестала бурлить и совершенно застыла.
Только тут Айк заметил, что маленький забортный мотор у него под рукой тоже встал… и, видимо, уже давно. «Кобру» за их спинами болтало куда сильнее и злее, чем если бы из-за мелких провалов и вздутий воды у ее корпуса. Ее двигатель тоже замер, и это вывело ее из транса непрерывного кружения. Но она не дрейфовала. Изящная лодка брыкалась и скакала, словно наевшаяся дурман-травы дикая кобыла. Дельфинам это не понравилось, и они рванули на все шесть сторон, бросив навсегда свою увлекательную карусельную работу.
С этими брыканиями «Кобра» становилась ярче. Раскалялась. Подняв цейссовский бинокль, Айк увидел целые рои пересекающихся световых кругов – они мерцали вдоль всего «Кобриного» борта, как нашествие жалящих мух. Их было слышно. Раненая лодка пыталась их стряхнуть, но рои становились гуще и грубее. Айк с Гриром смотрели, не говоря ни слова, пораженные до глубины души этими корабельными муками. Пронесшийся над водой крик прервал их безмолвное бдение.
– Эй, берегись!
Предупреждение Кармоди пришло слишком поздно. О левый борт «зодиака» что-то ударилось – очень твердое что-то, чего еще секунду назад не было. Этот удар бросил Айка на дно лодки, а Грира перекувырнул в воздухе, точно клоуна на батуте. Толкнула их понтонная нога, часть паучьей яхтенной аутригерной системы. Все шесть ног неожиданно вытянулись во всю
