этот кошмар? С какой стати должен посвящать себя этому занятию и отодвигать в сторону некоторых людей — да-да, вместо того, чтобы как минимум с ними поделиться? Думается мне, выхода нет. Здесь я задался целью швырнуть свой гнев в лицо миру, но теперь, когда я попытался изложить это на бумаге, ко мне возвращается прежнее увлечение лицедейством; меня тянет на новую высоту. Так что я, еще не закончив, уже потерпел неудачу (то ли гнев мой слишком тяжел, то ли я, болтун, использовал слишком много слов). Но я потерпел неудачу. Сам процесс перехода к письменной речи сбивал меня с толку, отчасти сглаживая гнев, а отчасти — горечь. Вот так и получилось, что я теперь обличаю и перехожу к обороне — ну, или по меньшей мере готов перейти к обороне. Я и клеймлю позором, и отстаиваю, говорю «нет» и «да», говорю «да» и «нет». Обличаю, поскольку в силу своей причастности и в некотором роде ответственности я обжегся до запредельных мук, обжегся до состояния невидимости. А защищаю, поскольку наперекор всему чувствую, что люблю. Кое-что из написанного невозможно изложить без любви. Я не навязываю вам фальшивого прощения, я — человек ожесточенный, но слишком многое в этой жизни будет утрачено, самая суть жизни будет утрачена, если рассматривать ее без любви — только через призму ненависти. Так что отношение мое двойственно. Я обличаю и защищаю; ненавижу и люблю.
Из-за этого я по-человечески немного уподобляюсь своему деду. Когда-то мне думалось, что он неспособен размышлять о человечности, но я ошибался. Иначе откуда у старого раба взялась бы фраза такого рода: «Одно, и другое, и третье сделало меня более человечным» — я и сам так высказался в своем выступлении на боксерской арене. Да ведь мой дед, черт возьми, никогда не сомневался в том, что он — человек: эти сомнения достались его «свободным» потомкам. Он воспринимал свою человечность точно так же, как воспринимал принцип. Человечность просто-напросто принадлежала ему; так и принцип продолжает жить во всем многообразии своих человеческих и абсурдных проявлений. В этом смысле я сам себя обезоружил, делая свои записи. Вы не поверите в мою невидимость и не сумеете понять, как любой применимый к вам принцип применим и ко мне. Вы не сумеете этого понять, даже при том, что всех нас подстерегает смерть. И все-таки сама эта безоружность подсказала мне определенное решение. Спячка окончена. Я должен сбросить старую кожу и выбраться наверх, дабы вдохнуть свежего воздуха. Но в воздухе витает какой-то запах, который с расстояния, из моего подполья, может ощущаться и как зловоние смерти, и как аромат весны… я лично надеюсь на весну. Но не позволяйте мне водить вас за нос: на самом-то деле в аромате весны присутствует смерть, а в запахе ближнего — мой собственный. Что-что, а одно я усвоил твердо за время своей невидимости: мой нос улавливает самые разные виды зловония смерти.
Уйдя в подполье, я вытравил у себя все вышеупомянутое, оставив только разум, один лишь разум. А разум, составивший программу жизни, не должен упускать из виду хаос, против которого и была направлена эта программа. Это относится не только к индивидам, но и к сообществам. Тогда, попытавшись упорядочить хаос, который живет в системе ваших уверенностей, я должен себя обнаружить, всплыть на поверхность. И во мне по-прежнему будет жить конфликт: вслед за Луи Армстронгом половина моей сущности требует: «Распахни окно и выпусти затхлый дух», а вторая заявляет: «Перед уборкой урожая это была хорошая зеленая кукуруза». Конечно, Луи шутил. Кто-кто, а он не стал бы изгонять Затхлый Дух, чтобы не нарушить музыку и танец: во главу угла ставилась добротная музыка, которая лилась из раструба старой трубы Затхлого Духа. Старик Затхлый Дух все еще на виду: музицирует, танцует, проявляет свою разносторонность, а я буду проявлять свою. И, повторюсь, решение принято: я вот-вот сброшу старую кожу и оставлю ее здесь, в норе. Я выйду на люди, такой же невидимый, как и в старой коже, но все равно покажусь. По-моему, время назрело. Если вдуматься, даже спячки могут оказаться чрезмерными. Наверное, в этом и заключается мое самое серьезное преступление против общества: я слишком долго лежал в спячке, но ведь вполне возможно, что даже невидимый человек призван выполнить свою долю ответственности перед обществом.
«Ага, — так и слышу ваш ответ, — значит, на то и был расчет: доконать нас дурацким трепом. Ему только и требовалось принудить нас выслушать его бредни!» Это справедливо лишь отчасти. Оставаясь, так сказать, невидимым, бессодержательным, бестелесным голосом, что еще я мог предложить? Что еще, кроме как сделать попытку рассказать вам, что происходило в действительности, когда ваши глаза смотрели сквозь меня? И вот что меня пугает: как знать, а вдруг на каких-нибудь более низких частотах я говорю за вас?
Вся проза на одной странице: https://mif.to/proza
Подписывайтесь на полезные книжные письма со скидками и подарками: https://mif.to/proza-letter
#mifproza
Руководитель редакционной группы Анна Неплюева
Шеф-редактор Павла Стрепет
Ответственный редактор Анна Золотухина
Литературные редакторы Зинаида Смоленская, Лена Ленчек
Креативный директор Яна Паламарчук
Иллюстрация обложки Наталья Савиных
Корректоры Надежда Лин, Юлия Молокова
ООО «Манн, Иванов и Фербер»
mann-ivanov-ferber.ru
Электронная версия книги подготовлена компанией Webkniga.ru, 2024
Человеческая ситуация, человеческое достоинство (фр.) — междисциплинарное понятие, описывающее условия человеческого существования.
Удар милосердия (фр.).
Монета достоинством в пять центов.
Смерть (нем.).
Да, да (фр.).
Да, да (исп., ит.).
Моя вина (лат.).
