Естественно, я была агнцем, а моя гувернантка и старший садовник – козлищами, так что результат меня бы вполне удовлетворил. А сейчас, глядя на склон, я засмеялась: такое маленькое поле должно было вместить весь рай!
Кузены потрудились и здесь. Место моего садика занимала альпийская горка, трава под деревьями, со всеми ее сокровищами, была перекопана, все было усажено восхитительно ровными рядами смородиновых кустов и сельдерея, и больше уже никто из маленьких кузенов не увидит в мечтах небесных посланцев, шествующих к ним по нарциссам, да, наверное, это и к лучшему, потому что с годами в душу мою начали закрадываться неприятные сомнения по поводу ситуации, в которой в конце концов могли бы оказаться садовник и гувернантка: а вдруг на самом деле агнцы – это они, тогда я-то – кто? Ибо то, что мы все втроем можем быть в Судный День собраны в одну группу, в те дни казалось мне невероятным, а если б такое и произошло, мне бы это не точно понравилось.
«Но кем надо быть, – спрашивала я себя, качая головою и разглядывая произошедшие перемены, – чтобы разместить альпийскую горку среди овощей и смородины? Из всех садоводческих ухищрений альпийские горки требуют максимальной тактичности. Наделать ошибок при создании альпийской горки легче, чем при сотворении любой другой садовой конструкции. Она может быть либо великолепной, либо полным провалом, либо очаровательной, либо абсурдной. Середины между утонченным и нелепым не существует». Я стояла, погрузившись в раздумья и неодобрительно покачивая головой, перед этой альпийской горкой, как вдруг услышала быстрый топот и повернулась как раз в тот миг, когда чье-то возникшее из тумана тело на всех парах врезалось в меня.
Это была девочка лет двенадцати.
– Привет! – воскликнула девочка на великолепном английском, и мы в удивлении уставились друг на друга.
– А я решила, что вы мисс Робинсон, – сказала девочка, даже не подумав извиниться за то, что чуть не сбила меня с ног. – А вы кто такая?
– Мисс Робинсон? Мисс Робинсон? – переспросила я, глядя девочке в лицо, и вдруг во мне всколыхнулось воспоминание. – А разве она не вышла замуж за миссионера и не уехала с ним в дальние края, где его съели?
Девочка вытаращила глаза.
– Съели? Что, все это время она была замужем за кем-то, кого съели, и ни разу об этом не обмолвилась? О, вот это история!
И она, откинув голову, расхохоталась на весь сад.
– Тихо, ужасная девочка! – взмолилась я, хватая ее за руку: я безмерно испугалась. – Перестань издавать этот чудовищный шум, если не прекратишь, нас определенно поймают…
Девочка мгновенно перестала хохотать и захлопнула рот. Глаза ее, круглые, черные и блестящие, как пуговки на ботинках, казалось, вот-вот выскочат из орбит.
– Поймают? – спросила она с энтузиазмом. – Так вы тоже боитесь, что вас поймают? Вот это история!
Засунув руки в карманы пальтишка, она принялась в волнении скакать передо мной как черный барашек перед сонной мамой-овцой.
Понятно: мне пришло время как можно скорее добраться до калитки в конце сада, и я двинулась в этом направлении. Девочка мгновенно перестала скакать и твердо встала у меня на пути.
– Кто вы такая? – спросила она, с пристальным интересом разглядывая меня с ног до головы.
Я сочла такую манеру задавать вопросы дерзкой и, стараясь выглядеть горделиво, попыталась ее обойти.
Но девочка совершила быстрый маневр и снова оказалась передо мной.
– Так кто вы? – спросила она дружелюбно, но решительно.
– О, я… Я пилигрим, – ответила я в отчаянии.
– Пилигрим? – отозвалась девочка.
Она была поражена, и пока приходила в себя, я проскользнула мимо нее и устремилась к калитке.
– Пилигрим! – повторила девочка, стараясь держаться ко мне поближе и по-прежнему разглядывая меня с головы до ног.
– Не люблю пилигримов, – заявила она. – Разве это не те, кто все время ходят пешком, и у них что-то не то с ногами? У вас что-то не то с ногами?
– Все у меня в порядке, – с негодованием ответила я и ускорила шаг.
– И они никогда не моются, так мисс Робинсон говорит. Вы тоже никогда не моетесь?
– Не моюсь? О, боюсь, ты очень плохо воспитанная девочка… Оставь меня в покое, я спешу…
– Я тоже, – радостно объявила девочка, – потому что мисс Робинсон где-то близко. Она почти поймала меня перед тем, как я вас нашла.
И она пустилась бегом.
От мысли о том, что мисс Робинсон где-то рядом, у меня на ногах выросли крылья, и, забыв о достоинстве, от которого и так остались жалкие клочки, я помчалась по дорожке. Но девочку обогнать было непросто, и хотя она запыхалась и покраснела, она все равно трусила рядом и даже болтала. О, как я устала, устала телом и разумом, устала от путешествия, устала от голода, а теперь мне еще и пришлось бежать из-за этой непослушной девочки, которая решила удрать с уроков!
– Это весело, – пропыхтела она.
– Но зачем нам бежать в одно и то же место? – задыхаясь, выдавила я в надежде отделаться от нее.
– Ну да… Просто… Просто забавно… Мы убежим вместе… Вы… И я…
– Ну уж нет, – сказала я, на этот раз решительно.
– Я тоже терпеть не могу мыться… Это ужасно… Зимой… От этого цыпки…
– Но я не против мытья, – слабо запротестовала я: сил у меня уже не оставалось.
– Ну как же! – фыркнула девочка, глядя на мое лицо. Отвратительная фамильярность!
Мы благополучно проскочили калитку, обогнули угол с редиской и оказались в кустарнике. Я по опыту знала, как легко можно спрятаться в путанице тропинок, и приостановилась, чтобы оглядеться и прислушаться. Девочка открыла было рот, но я бестрепетно заткнула ее своей муфтой и держала крепко, пока вслушивалась. Мертвая тишина, если не считать пыхтенья девочки.
– Ничего не слышно, – прошептала я и выпустила девочку. – Так что ты хотела сказать? – строго спросила я.
– Я хотела сказать, – выдавила она, – что не стоит делать вид, будто моетесь, если у вас такой нос.
– Такой нос! Какой нос? – воскликнула я, оскорбившись. Очень осторожно я потрогала нос и не обнаружила в нем никаких изменений. – Боюсь, у бедной мисс Робинсон очень нелегкая жизнь, – заявила я с негодованием.
Девочка расплылась в довольной улыбке, будто я сделала ей комплимент.
– Он весь зеленый и бурый, – сказала она, показывая на мой нос. – Он всегда такой?
И тут я вспомнила о мокрой ели у ворот и моем страстном поцелуе и покраснела.
– Это ототрется? – упорствовала девочка.
– Конечно, ототрется, – нахмурившись, ответила я.
– Так почему вы не попробовали?
И тут я вспомнила о выброшенном носовом платке и снова покраснела.
– Не будешь ли ты так любезна одолжить мне свой платок? – смиренно попросила я. – Я свой потеряла…
Последовало лихорадочное рытье по шести карманам, и наконец на свет был извлечен платок, один взгляд на который напомнил мне мое детство. Я с благодарностью приняла его и начала энергично тереть нос, а девочка, весьма заинтересованная, руководила процессом:
– Вот здесь, все в порядке… Теперь правее… Здесь, да… Вот, все отошло.
– Ты уверена? Зеленого не осталось? – обеспокоенно спросила я.
– Нет, только теперь все красное, – радостно сообщила она.
«Отпусти меня, – думала я, весьма расстроенная этой информацией. – Отпусти меня домой к моим дорогим, добрым, обожающим деткам, которые принимают мой нос таким, какой он есть, и которым нравится любой его цвет».
И сунув платок девочке в руку, я поспешила по дорожке. Она быстро спрятала его, предварительно сложив в несколько раз, что заняло у нее несколько секунд, и помчалась за мной.
– Куда вы направляетесь? – удивленно спросила она, когда я свернула на ведущую к воротам дорожку.
– К воротам, – решительно ответила я.
– Но вам нельзя… Нам не разрешают выходить за ворота…
И так велика оказалась сила старых привычек, что при словах «не разрешается» рука моя соскользнула с щеколды, и в тот же миг в тумане, совсем близко, раздался голос, заставивший меня замереть.
– Элизабет! Элизабет! – звал голос. – Садись сейчас же за уроки! Элизабет! Элизабет!
– Это мисс Робинсон, – прошептала девочка, дрожа от возбуждения, а затем, увидев выражение моего лица, вновь настойчиво спросила: – Кто вы такая?
– О, я всего лишь призрак, – призналась я, прижимая руку ко лбу и в страхе оглядываясь кругом.
– Фу, – сказала девочка.
Это были ее
