последние слова, потому что в кустах раздался треск, послышались шаги, в панике я одним движеньем распахнула ворота, захлопнула их за собой и умчалась в бескрайнее туманное поле.
В «Готском альманахе» [31] сказано, что владеющий в данное время поместьем кузен в 1885 году женился на дочери некоего мистера Джонстона, англичанина, и в 1886 году у них родился единственный ребенок – дочь Элизабет.
Прошлой ночью было минус десять (по Фаренгейту) [32], и утром я первым делом отправилась посмотреть, как там мои розы – поверьте, они были бодры и веселы, правда, покрыты изморозью, но не почернели и не сморщились. Даже те, что росли в ящиках по обе стороны ступенек на веранду, пребывали в добром здравии и сохранили все бутоны, а одна, Золотой Букет, была вся усыпана бутонами, которые, если их слегка подбодрить, непременно раскроются. Я начинаю думать, что пресловутая нежность роз весьма преувеличена, и очень рада, что у меня хватило куража посадить их в этом северном саду. Но не следует слишком уж заноситься пред лицом Провидения, и я приказала перенести на зиму те, что росли в ящиках, в оранжерею в надежде, что Золотой Букет, почувствовав через стеклянную крышу солнечные лучи, развернет лепестки. Теплица использовалась исключительно как убежище для тех растений, которые не смогли бы перенести слишком сильные морозы, и потому температура здесь поддерживалась лишь немногим выше точки замерзания. Я ничего здесь не выращивала, потому что не люблю растения, которые способны пережить пребывание в саду в течение трех-четырех месяцев, а все остальное время их приходится холить и лелеять. Мне подавай сад, полный сильных и здоровых созданий, способных не сдаваться непогоде и холодам. Я никогда не считала хрупкость конституции привлекательной – что в растениях, что в женщинах. Несомненно, существует масса очаровательных цветов, которым требуются жара и постоянный уход, но на каждое из них приходится полсотни других, еще прекраснее, которые с успехом могут произрастать на свежем, Богом данном воздухе и постоянно возрождаться с новой силой ароматом и новой яркостью красок.
Все это время мы были заняты приведением в порядок клумб и посадкой новых роз, и я, несмотря на множество своих ошибок и неудач, с энтузиазмом предвкушала следующее лето. Жалко, что годы, необходимые для доведения моего сада до совершенства, тянутся так медленно!
Персидские Желтые переехали на новое место, а их прежнее заняли Шафрановые, все клумбы с розами были засажены анютиными глазками – мы их посеяли в июле и пересадили в октябре, у каждой клумбы был свой цвет. Лиловые наиболее привлекательные и хорошо сочетаются со всеми розами, но я высадила белые с Лоретт Мессими, желтые с Шафрановыми, а новый сорт – красные – посадила на большой центральной клумбе, на которой росли красные розы. Возле полукруга, на южной стороне невысокой изгороди из бирючины, я в два ряда посеяла дельфиниум – его деликатные оттенки очень хороши, – а позади дельфиниумов, в траве, росли розы стандартной высоты.
Перед главным входом в дом на длинных бордюрах росли однолетние и многолетние дельфиниумы, водосборы, гигантские маки, гвоздики, белые лилии, желтофиоли, многолетние флоксы, пионы, лаванда, астры, васильки, халцедонские зорьки и луковичные растения – луковицы впихивались всюду, где только можно. Вряд ли кто-то из садовников так распоряжался бордюрами. Ящики, выставлявшиеся на ступени веранды весной, были полны розовыми, белыми и желтыми тюльпанами. Из весенних цветов тюльпаны я люблю больше всего, они словно воплощение приветливости и грации, а когда они растут рядом с гиацинтами, то напоминают мне полных здоровья, только что принявших ванну юных девушек подле солидных дам, которые при каждом движении источают запах пачулей. Их легкий аромат – сама изысканность, и нет в мире ничего более прелестного, чем бойкость, с которой они поднимают к солнцу свои чашечки. Их называют решительными и гордыми, но мне они кажутся скромными и изящными, при этом они всегда готовы сполна наслаждаться жизнью и не боятся смотреть в лицо и солнцу, и всему, что сильнее и выше них. В траве у меня тоже есть две клумбы с тюльпанами, между которыми посеяны незабудки, а еще на лужайке группами растут белые и желтые нарциссы. Вдоль обсаженных кустами аллей расцветут (я надеюсь!) наперстянка и коровяк, а в одном образованном елями прохладном углу будут цвести белые лилии, белая наперстянка и водосбор.
На дальней поляне, посреди которой растет одинокий дуб, я устроила весенний сад – крокусы, нарциссы, гиацинты, тюльпаны, а также цветущий кустарник и деревья – декоративные яблони, розы – флорибунды и коронарии; черешня, магалебская вишня, банксия, трехлопастный миндаль, алыча; айва и вейгела всех оттенков, несколько видов боярышника и прочие майские прелести. Если погода будет вести себя прилично, а в нужное время пройдут легкие дожди, то этот уголок будет прекрасным – но при «Если» с большой буквы! Самый злейший наш враг – засуха, а в два последних лета случалось по пять недель подряд ужасной жары, без единого облачка, когда пересохли все дренажные канавки, а земля словно пропеклась. В такие периоды полив не по силам двум работникам: поскольку сад – это место, где хочется счастья, и никому не понравится, если за каждым твоим движением будет следить дюжина любопытных глаз, я предпочитаю иметь не более двух работников, точнее, полутора – помощник садовника, подобно аисту, по осени отбывает домой, в родную Россию, и возвращается с первым дуновением весны. Я хотела, чтобы он остался на зиму, потому что и зимой тоже дел много, и на днях сказала ему об этом. У него весьма жалкий вид – он хромает, и у него какая-то ужасная глазная болезнь, но он хороший работник и неустанно трудится от рассвета до заката.
– Молю, мой добрый аист – сказала я (или что-то в этом роде) по-немецки. – Почему бы тебе не остаться здесь вместо того, чтобы ездить домой и просаживать там все, что ты заработал?
– Я бы остался, – ответил он, – если бы не жена в России.
– Жена?! – воскликнула я, пораженная тем, что это бедное кривобокое создание нашло себе пару, хотя это глупо с моей стороны: вот уж чего в нашем мире хватает с избытком, так это возможностей найти себе кого-то в пару. – Я и не знала, что ты женат.
– Да, и у меня двое маленьких деток, и не знаю, что бы они делали, если б я не приезжал домой. Но добираться до России очень дорого, каждый раз мне приходится платить семь марок.
– Целых семь марок!
– Да, большая сумма.
Вряд ли бы я была способна потратить на дорогу до России целых семь марок, разве только испытывала бы непреодолимое желание туда попасть.
Все работники, которые трудятся здесь с марта по декабрь, – русские или поляки, или смесь тех и других. В начале года мы отряжаем человека, который может говорить на их языке, на поиски, они приезжают со своими узлами – мужчины, женщины и дети, – и, получив плату за проезд, исчезают при первой же возможности, иногда по полсотни человек сразу, чтобы поодиночке или парами работать на окрестных крестьян, которые платят им на пфенниг или два в день больше, чем мы, а питаются они вместе с семьей нанимателя. Мы им платим от полутора до двух марок в день, картошки они могут есть от пуза. Женщинам платят меньше, но не потому, что они меньше работают, а потому что они женщины и их поощрять не следует. С ними проживает надсмотрщик с револьвером в кармане и свирепым псом у ног. В первые пару недель после прибытия лесники и другие постоянные служащие выставляют охрану возле домов, в которых их поселяют. По ночам охранники тоже дремлют, потому что каждую весну происходит одно и то же: вопреки всем предосторожностям работники сбегают по пятьдесят человек сразу, и мы остаемся с разинутыми ртами и значительно опустевшими карманами. Этой весной из-за какой-то ошибки они прибыли без своего скарба, который застрял где-то в дороге, а поскольку путешествуют они в лучших одеждах, то отказались выходить на работу, пока не прибудет багаж. Так что, к отчаянию домоправителей, около недели было потеряно.
