стояла рядом с ним на церемонии в той же церкви, где ее когда-то крестили, и заливалась краской так, что стала розовой, как и он. Она понимала: главной в этом браке была практическая сторона – старому Кармоди понадобилась американская супруга, чтобы не попасться в лапы миграционщиков. Поездка в родной Корнуолл каким-то образом выволокла из правительственного компьютера тот факт, что всеамериканская знаменитость Майкл Кармоди не является американцем, даже натурализованным. Брак превращал его в полноценного гражданина. Алиса, со своей стороны, становилась полуобладательницей процветающего предприятия со всеми его зданиями, лодками, квотами и недвижимостью, а еще полноценной обладательницей возросшего до небес социального статуса. Она была теперь миссис Кармоди. Таких снизу вверх взглядов она не получала с тех пор, как закончила школу, с той самой художественной премии… еще до детки с кремовой кожей.
В ту весну Алиса бросила пить и стала сбрасывать доспехи отвязного жира. Она забрала из церкви свои старые картины и развесила их по стенам особняка Кармоди, выраставшего постепенно вокруг хижины на берегу бухты. Она купила пару волнистых попугайчиков и даже научилась ворковать с ними, точно седенькая перечница из Белла-Кулы, пока один из гулящих псов братьев Вон не забрел в гостиную, не сбросил на пол клетку и не сожрал птичек. Спустившись вниз с двустволкой Кармоди в руках, Алиса обнаружила удобно свернувшегося перед камином пса с перьями на оттопыренной губе. Удивляясь себе самой, она не пристрелила шавку-убийцу, а лишь вытолкала босой ногой за дверь. От пинка у нее подвернулся палец, и, пока она прыгала, зажав его рукой, пес метнулся обратно и цапнул ее за другую ногу, но даже после этого Алиса его не пристрелила. Тогда она поняла, что пламя гнева у нее внутри угасло почти окончательно. И все шесть лет семейной жизни она с облегчением наблюдала, как, постепенно ужимаясь, оно превращается в просто воспоминание, шутку, искру. До сегодняшней ночи в доках она думала, что пламя погасло навсегда. Проклятый Саллас.
Дело не только в шампанском. И даже не в том, что́ он сказал, а в том, как он это сказал:
– Почему здесь? – отчаянно, самовлюбленно и таким многострадальческим тоном, словно кто-то осмелился покуситься на его гребаное священное одиночество. – Почему Куинак?
– Почему, черт тебя дери, не Куинак? – услыхала она собственный голос и поняла, что заводится. – Саллас, ты еще хуже, чем мои долбанутые кузены. Ты думаешь, Куинак не стоит ни хрена? Жирного голливудского хрена так уж точно?
Он отвел глаза и ничего не ответил. Алиса немедленно пожалела, что затеяла ругань при всем народе. Сама ей удивилась – этой своей несдержанности. Капля шампанского? Наверное, она больший алкоголик, чем думала, если пара бокалов превращает ее в фурию. Заткни свою бутылку, предостерегала она себя, пока всех вокруг не залило брызгами.
– Не думаю, что мистер Саллас об этом, мама. – Грациозная попытка Николаса Левертова разрулить ситуацию. – Он удивляется не тому, что Голливуд проложил себе дорогу сюда, в его цитадель, он удивляется, почему я. Видишь ли, мы с мистером Салласом уже имели удовольствие встречаться…
– Два раза, – сказал Саллас, по-прежнему глядя в сторону, поверх серо-зеленой воды.
– …И мне кажется, я лишь на миг упустил прекрасный шанс повстречаться с мсье Гриром.
Он протянул белую руку Гриру, предусмотрительно показав, что пружинки там больше нет. Грир с опаской пожал его пятерню, потом обернулся к Алисе:
– Твой сын, Алиса? Я и не знал, что ты была раньше замужем…
– Не была, – ответила она.
Грир мудро решил не развивать тему.
– Ага! Лодка Герхардта Стюбинса. – Он потер ладони. – Я делаю вывод, что он явился снимать очередной натурный эпос, а? Маленький эскимосский мальчик жуть как любит ведущего маламута своего папы. Псина спасает мальчонку от медведя, но остается без передней лапы. Ветеринар говорит, ему ужо не бегать… но пацанчик вырезает новую лапу из бивня. Они выигрывают «Айдитарод» [20], рекорд скорости, эскимосский мальчик вырастет и будет ваще сенатором.
Серебряный поджал распухшую губу:
– Вы сообразительны, Грир, для француза. По сути близко, очень близко. Только это будет эскимосская девочка, которая полюбит животного духа…
– Шула и Морской Лев! – воскликнул Грир, громко хлопнув в ладоши. – Классика Изабеллы Анютки! – Он обернулся просветить остальных: – История за тыщу лет до первого белого мона, а? Там эта наша сисястая эскимосочка идет с дружком на берег, а дружок у ней калечный, только и может, шо вырезать ложки, как вдруг они видят…
– Все читали сказки про Шулу, Эмиль, – сказала Алиса.
– Ага, Грир, – подтвердил один из братьев Вон, – даже мы.
Грир насупился, недовольный, что его прервали.
– Честно говоря, – признался серебряный, – ваша история про хромого маламута мне нравится больше. Ход с костяной лапой жжет.
– Назовем его Моби-Динг! – снова воскликнул Грир. – Я сляпаю вам сюжетец, как только Алиса отольет мне чуток «Дом Периньона».
Грир опрокинул бутылку и посмотрел на сходню. У верхнего края доски с веревочными канатами замер по стойке вольно могучий азиат. Из-за его спины доносились всплески и женский визг – там кто-то плавал в бассейне. Выгнув брови, Грир посмотрел на Алисиного сына:
– Мистер Стюбинс счас на борту, мон? Как нашчет поговорить? Хорошо б нам продвинуть наш творческий проект, пока он еще шипит у меня в башке на сковородке.
Левертов засмеялся и махнул рукой в сторону кормы:
– Он счас вон в той будке, мон, отдыхает после тяжелого перехода. – Мурлыкающий голос намекал на некие проделки. – Весьма тяжелого, насколько я знаю нашего дорогого режиссера. Потому я и прилетел заранее.
– И кто ты при Стюбинсе, Ник? – Это были первые слова Айзека после рукопожатия. – Мальчик на побегушках?
– Род верный, обстоятельство – нет.
Несколько секунд они рассматривали разбитые физиономии друг друга, напряжение росло. Купальщицы визжали и плескались.
– Ладно, я пошел привязывать лодку, – сказал наконец Айзек. – Рад тебя снова видеть, Ник.
– Грир, – сказала Алиса, – отдай мне бутылку и иди помоги Салласу.
– Я сам справлюсь, Алиса. Пусть мсье Грир порадуется голливудскому дерьму, пока оно еще горячее. – Бросив последний короткий взгляд на ее костюм, он отправился к докам. – А я уже нарадовался.
– Как угодно, – буркнула она, резко оборачиваясь к Гриру. – Но бутылку ты мне, скотина, отдашь. За двадцать лет это мой первый подарок на День матери. Вон в холодильнике пиво, если пить охота. – Затем, повышая голос, чтобы Саллас услышал ее в доках: – Здесь только я одна и одета подходяще для «Дом Периньона».
Все засмеялись. Предоставив мужчинам вести разговор, она с тоской задумалась. Напялив этот идиотский костюм, она выставила себя последней дурой – как обычно. Что он сказал? «Как на портретах Эдварда Кёртиса»? Надо было догадаться: стоит чуть-чуть пофорсить, первый раз за столько лет и совсем немного, по совсем особенному случаю, как тут же явится бывший герой,
