она отказалась продавать свою долю и включать ее в консорциум. Она оставила себе полосу бесполезной грязи за аэропортом и передала на условное депонирование акры своего отца. (Семь лет должно было пройти до того, как земля по закону станет ее, – на случай, если эта старая пропитая русская мочалка вдруг всплывет из соленых глубин.) На вырученные деньги она купила угловой квартал двести пятьдесят на двести пятьдесят с запущенным мотелем и неработающей коптильней. Это она назвала предприятия «Медвежьим флагом» и «Консервным рядом». Курс литературы в колледже подталкивает людей к таким вывертам.
Когда сделки были заключены, а контракты подписаны, большинство пра-участников быстро уехали, оставив «Морского ворона» на попечение юпик-стряпчего и корпоративных менеджеров. Участники консорциума вернулись к тому, чем занимались раньше, а именно к одинокому пьянству, мыльным операм пенсионных домов «Морского ворона», расположенных в пригородах Анкориджа и Ситки, и мирному умиранию. Алиса связалась с сыном, учившимся тогда в церковном интернате Фэрбенкса, сообщила ему о своих вложениях в недвижимость, однако в юном Николасе обнаружилось не больше привязанности к Куинаку, чем прежде в ней самой. Он сказал, что у него в Фэрбенксе друзья, опекунская пара, к которой он вполне привык, может, он приедет к Алисе на каникулы. Ладно, я пошел. Пока.
Вскоре выяснилось, что откровенная Алисина неприязнь к игровым корпорациям, которыми владели местные пра, отнюдь не способствует таким полезным вещам, как дружба с соседями. Они всё спрашивали, какие у нее планы. Если она не собирается вступать в игру, почему бы ей не сдать всё и не свалить в… откуда там ее принесло? Это бесило ее не меньше, чем юпик-стряпчий. В конце концов она объявила, что уважает собственные корни и что ее планы – остаться на прекрасной родине. Из чистого упрямства, заключили соседи, шушукаясь за ее спиной. Она ясно дала им понять, насколько глубоко ей насрать на их мнение. Она остается.
Так Алиса осталась в Куинаке, просто из вредности. Она будет управлять этим чертовым собственным бизнесом, и ей не нужны наследства, наследники и льготы. И тем более ей не нужно устанавливать впереди супертарелку, чтобы позади нее тихо и пристойно нажираться. Если ей захочется выпить, она сделает это на виду у людей, у Господа Бога, и пошли все к черту!
Именно в тот период своей жизни она получила имя Атвязный Алеут Алиса. Для старых знакомых вроде отца Прибилова в ней словно жили два разных человека. Первый – ученица с палитрой красок, мягким голосом и страстным взглядом; всего лишь переставив цветок или свечу, она преображала все церковное убранство. Но стоило мягкоголосой Алисе Левертовой напиться – что случалось с ней очень часто и очень быстро, – она превращалась в бешеную краснорожую ведьму с языком, подобным гарпуну. Этот язык не заплетался от выпивки – он становился острее. Он колол и пронзал, и от него не было спасения тем, кто случайно становился его мишенью, пока полная отключка не обрубала у этого гарпуна трос. Придя в себя, Алиса обычно тихо каялась.
Шло время, однако натиск отвязного Алисиного альтер эго становился лишь сильнее. С годами бешеному гарпуну, чтобы взяться за дело, требовалось все меньше выпивки и хватало лишь намека на обиду. Корни Алисиной отвязности искали новую почву, расползаясь щупальцами под грунтом во все стороны. Ее бесило правительство и те, кем оно правило. Она злилась на белых людей – мало эти круглоглазые ублюдки с рыбьими животами попортили крови ее народу? – и не меньше на сородичей за то, что продались так дешево. Она проклинала человеческий род, просравший все, что только можно, и презирала наивных идеалистов, у которых хватало в голове опилок надеяться, что все когда-нибудь пойдет на лад. Пара стаканов «семь на семь», и Алиса Левертова готова была возненавидеть кого угодно.
После первого стакана это мог быть бармен, официантка, любой другой сукин сын, продавший ей эту безвкусную мочу рекона, которую теперь называют бурбоном. После второго она обрушивалась на всех идиотов в заведении, которые сдуру соглашались это пить. После третьего Алиса с легкостью распространяла свое неистовое омерзение на этот дерьмовый городишко и все, что его окружало: грязное море, колючее небо, злой ветер… саму эту долгую, темную, жуткую ночь. На следующий день, понурив голову, она смотрела хмуро и застенчиво, говорила тихо и почти вежливо.
Но любой бар, куда заходила Алиса, сколь бы вежливой она ни была, в лучшем случае становился полем грядущего боя, спящей западней, которой очень скоро суждено было превратиться в Бар, где Пьет Другая Алиса – Алиса Атвязный Алеут. Из такого бара посетители исчезали в считаные минуты. И он стоял пустым, пока менеджер либо не закрывал бар, либо не выкидывал из него Алису.
Закрыть бар было легче. Всегда можно подождать пятнадцать-двадцать минут, пока она дотащится до следующего безобразия, и открыть заведение заново. Выкидывая из бара Алису, человек рисковал попасть в фокус ее отвязной злобы. Она могла вернуться, запульнуть снежком в окно, насрать на сиденье машины. Когда ее вытурили в полночь на десятиградусный мороз из «Песчаного бара», она соорудила у задней стены шаткие леса из мусорных баков и забралась по ним на крышу. Там она, выбив каким-то способом оцинкованную трубу, нассала прямо в круглую масляную печь. Через несколько секунд улицу заполнили клиенты бара со слезящимися, как после газовой атаки, глазами.
Можно было позвонить в полицию, где лейтенант Бергстром, поразмыслив и пораскачивавшись, все же приказал бы своим ленивым белым полицейским задержать ее и посадить на недельку под замок, но тогда придется разбираться с другими пра. Осуждая Алису в разговорах и сплетнях, многие сородичи втайне восхищались силой ее духа. Как-то в декабре, после того как ее выволокли из «Крабб-Потте» и отправили на неделю в кутузку, кто-то из тайных поклонников тихо вытащил гвозди, державшие алюминиевые панели, которыми были обшиты стены ресторана. Никто внутри ничего не заметил. «Лобо-Леди» выдавали громкий сальса-свинг, а гитаристом в тот вечер был дурковатый канадец Матаморис, мерзко бренчавший слайдом на своей электре – звук по-любому походил на выдергивание гвоздей. В полночь начался прилив, с моря подул легкий завихряющийся ветер. Вскоре он, однако, разогнался и ободрал солидный ресторан «Крабб-Потте», как шоколадную конфету, зашвырнув обертку к водонапорной башне. Изоляция из фольги и стекловолокно украсили город к предстоявшему Рождеству не хуже мишуры и блесток.
Когда обшивку заменили, а «Потте» отремонтировали, Мирна Крабб пригласила на открытие многих именитых горожан – пришло приглашение и ее старой школьной подруге Алисе. Та купила серебристо-серый костюм-двойку, который, как она надеялась, подчеркнет серьезность ее натуры и одновременно замаскирует
