в мыслях высокий чертог, чашу с приветом вздымал,
Но вдруг за холмом, где жили они, дымный столб увидал.
Лежал предо мною последний холм, скрывая Хундингов кров,
И черен был дым, и мрачен был дым, и был этот дым суров.
Помедлив на миг, поправил я меч, стиснул в руке копье,
Внимая себе, внимая тому, как плачет сердце мое.
Клубился сей столб, ничуть не похож на ждущий гостя очаг,
Недолго промедлил я, ибо гнев рождался в моих очах.
Но был осторожен я, и с холма украдкой вниз поглядел
Воистину там, внизу подо мной, Хундингов кров горел.
Повсюду в ограде лежали тела отважных, кто пал сражен
А между ними вязали детей, юниц и девиц, и жен.
Как белые рыбины на шнурке, лежали они на траве.
Лососи, пойманные рыбаком в седой водяной глубине.
Тут гнев вскипел и меня ослепил, но все-таки я разглядел
Внизу людей в железной броне, расхаживавших без дел.
Так ходит воин, закончив бой, и понял я: вот он, враг.
Я видел их пики, деянья же их ясны были мне и так
И я послал своего коня – вниз – резать, рубить и бить,
Снять свою жатву, а там уже и смертную чашу испить.
Но тут на склоне передо мной смуглый вдруг вырос муж.
Железный шлем и железный меч – волошская речь к тому ж.
Взмахнул коротким как нож мечом, и я тогда увидал
Ему подобных еще пять душ, в руках их горел металл.
Тогда метнул я свое копье, враг принял его на щит,
И навзничь упал, покатился вниз, подальше от конских копыт.
Но этот бросок и паденье врага мою поумерили прыть.
И я повернул, обнаружив в себе одно желание – жить.
И я пришпорил коня и вот, не зная ни троп, ни дорог,
Понесся прочь… от погони врага уберег меня, верно, Бог.
Я съехал в долинку, и терн густой укрывал ее дальний конец,
Свистела ржанка, и песню свою черный твердил скворец.
Тут шелохнулась ветка, и… о! дрозд из кустов взлетел:
В чаще терновой муж нагой, дотоле таясь, сидел.
Подъехав ближе, увидел я знакомца и друга притом
Счастливых дней, когда счастье еще не оставило
Хундингов дом.
Я спросил у него, как пал их род, но велел он мне ехать прочь,
Тогда я взял его на седло, и покуда не пала ночь,
Мы скакали вперед под прикрытьем лесов,
Но когда нас укрыла тьма,
Бег окончился наш, и услышал я, как в сражении гибнут дома.
Враг явился внезапно, и бились они, не жалея ни сил, ни себя.
А потом вспыхнул кров, и тогда чужаки навалились,
мечами рубя
Посекли их мечами, и вражья рука наносила не медля удар:
Брали в плен молодых, и губили всех тех, кто был стар.
Чтобы мукой унять побежденных, потом их раздели совсем донага,
Тут и случай помог, и Гот, встреченный мной, сумел убежать от врага.
Много важного, нужного в ратных делах он об этих Волохах рек,
Но одно лишь запомните, други, а там да поможет нам Бог:
Эти люди войною на Марку идут, и помысел их о нас,
Ибо толмач помогал им – и в тот самый день и час
Расспрашивал пленных о наших краях, о рати людей Черты,
О тропах, дорогах, что знает всяк: сосед, и друг мой, и ты.
К оружию, родичи! близок враг, немного ему идти,
Пятнадцать дней миновало со дня, что стал началом пути,
Когда враги взяли Хундингов весь, взяли ее копьем:
Крепкое войско и быстрое идет с мечом и огнем.
Закончив свое слово, Гейрмунд, бряцая оружием, сошел с холма и направился к своим родичам. Тут с другой стороны кольца на горку отправился еще один муж. Рыжеволосый и рослый, одетый в куртку из козлиной кожи, с небольшим топориком в руке и колчаном стрел за спиной, начал он свою речь:
– Я живу в Чертоге Хроссингов, Хроссингов-Болотичей из Средней Марки, и теперь стал им родичем, но рожден был прекрасной и могучей женщиной из племени Кимвров, захваченной на войне, когда я еще находился в ее чреве. А зовусь я Рыжим Лисом. Видел я, видел и остался живым, посему внемлите! Речь моя будет короткой. Многим известно, что я охотник и знаю Сумеречный Лес, его тропы и тропинки лучше многих. Целую луну назад зашел я пешком от Мидмарки через Верхнюю Марку в пущу на юге, за которой раскинулась вересковая пустошь. На рассвете, миновав перешеек, я спустился в небольшую долинку, еще прикрытую туманом. На краю ее, под рябиной на траве спал человек – меч и щит его висели на ветке над его головою, лошадь паслась невдалеке. Наложив стрелу на лук, я подобрался к нему, но, оказавшись рядом, я увидел, что передо мной Гот и сын Гота. Не боясь более, я опустил лук, подошел к спящему и разбудил его; он в ярости подскочил на месте. Я сказал: «Неужели ты будешь гневаться на родича, встретив его в безлюдном краю?» Тем не менее он потянулся к оружию, и я бросился вперед, чтобы не дать ему схватить меч, но едва не получив удар снятым с груди ножом, отступил, ибо противник был для меня слишком силен, и он проскочил мимо меня; тут я ударил его сбоку по голове своим легким топориком, который зову Младенцем Сечи, и нанес большую рану. Он рухнул на траву, ибо удар, как выяснилось, оказался роковым для него. Мне было жаль, что я убил его, человека племени Готов; впрочем, иначе он сам убил бы меня, поскольку очумел от сна и впал в ярость. Но он умер не сразу и сперва попросил воды. Рядом с деревом, по другую сторону его, из земли выбивался ключ, и я наполнил водой большую раковину, которую ношу с собой и подал ему. Я хотел спеть над ним останавливающий кровь заговор, однако он сказал: «Не поможет. Я пропустил крепкий удар. Кто ты?» Я ответил: «Приемыш из рода Хросслингов, мать моя взята в плен на войне, а имя мне Лис». Ответил он:
