порядке, доехал до дома и оставил машину под мимозой. Вошел внутрь и сел за столик для завтрака. За окном было мутно в этот час, но он не стал зажигать свет. Муть – это здорово. Когда глаза настроились, он рассмотрел на краю стола маленькую трубочку Джинни; зажег свечу и прикурил. Один косяк, больше не надо. С ним так всегда. Один косяк чего угодно – и он улетал, как тобоган через край. Сигаретная затяжка работала не хуже этой вонючей трубки. Он всегда понимал, что только из-за этого ни разу ни на что не подсел. Одного косяка достаточно.
Когда он открыл глаза, он увидел на столе рядом со свечой раскрытую книгу. Наверное, ее читала Джинни перед тем, как ее отвлекли. Он думал, Библия, но оказалось, сборник стихов с закладкой на строчках Эрнесто Карденаля [42]. Южноамериканский поэт, подумал Айк. Прошлый век. Мелкий шрифт. Постепенно он разобрал слова:
Вчера я пришел в супермаркет и увидал пустые полки;почти совсем пустые; и мне стало немногогрустно от вида этих пустых полок,но гораздо больше радостно от людского благородства,ясно видимого на этих пустых полках…такую цену мы платим – маленькая нация, что боретсяпротив Колосса, и я вижу, как эти пустые полкиполны героизма
Он поднял голову от страницы. Грусть пустых полок. Благородство и героизм пустых полок. Он вспомнил, как смотрел в новостях Марш Матерей в Сакраменто: тысячи женщин несли на головах ведра, кувшины и горшки с водопроводной водой из Центральных равнин. Они растянулись на многие мили вдоль обочины хайвея, босые, окровавленные, словно кающиеся грешницы Средневековья, со своим водяным подношением законодателям штата. Они несли всего один плакат: «Если она такая чистая – пейте». Этого оказалось достаточно, чтобы арестовать их за незаконную демонстрацию на транспортной магистрали. Их затаскивали в автобусы. Ни один из сардонических даров воды не прошел десяти миль до Сакраменто; ведра, кувшины и глиняные горшки остались высыхать в заросших травой придорожных канавах. Героизм пустоты. Два года назад, когда Айк смотрел новости, он жалел этих женщин. Сейчас ему было перед ними стыдно.
В трейлере стало слишком темно, чтобы читать дальше, а свеча горела слишком неровно. Он ушел в спальню и лег на незастеленную кровать с водяным матрасом, прямо в одежде, веки сжаты. Постель окутала его стыд, темная, как котомка, мягкая, как облако. Ничего удивительного, что он всегда отворачивался от этого окуляра. Всегда боялся, что случайная жертва, которую он там найдет, будет завернута в звездно-полосатый флаг – в дешевую, лживую, грязную тряпку, сшитую в Корее. Что сквозь увеличительную линзу он увидит прорехи на ткани этого знамени, признаки необратимого распада. Должно быть, в замысловатую формулу основ и утков на корейской флаговой фабрике закралась ошибка. Или ее подсадили туда специально, как вирус-рекомбинант. Неудивительно, что человеку неохота наклоняться и всматриваться, – ведь распадается твой флаг, тот, за который ты сражался. В который вкладывал. Сбережения всей жизни. Неудивительно, что ты не захочешь видеть, как расползаются прорехи, с каждым месяцем все явственнее. Случаев детского рака в Макфарланде на четыреста процентов больше среднего, например. Он вспомнил, как читал эту статистику, последняя страница, одна колонка. Связь, разумеется, не доказана. Не доказана? Что за бред, мы все слепые? Из окрестностей Макфарланда в больницу Фресно детей возят столько, что родители составляют расписание. Расписание! Вода укачала, облако забрало его к себе, и он уснул. Проснувшись в семь утра, сел за стол, выпил кофе, съел кекс и поехал в ангар, как обычно. Диспетчер велел ему брать выходной и отдыхать, Христа ради, но Айк уговорил его разрешить работать.
– Мне сказали в больнице, что будет лучше, если я займусь своими делами. Мне нужно летать, Скип. Я буду медленно. Не волнуйся. Сходи в офис, скажи им, что я буду готов к полуденному вылету.
Диспетчер ушел, пожав плечами, Айк сел на крутящийся стул и уставился на разложенные листы с расписанием. Пилоты заглядывали по пути на поле, бормотали сочувственные слова. Он кивал и говорил, что с ним все нормально, он их догонит. Скоро.
Он долго сидел в пустом ангаре. Он понятия не имел, что будет делать, никакого плана. Когда на поле стихли суета, гул заправщиков и рев взлетающих самолетов, он подошел к своей старой «сессне» и оглядел ее со всех сторон. Ему всегда нравился его самолет. Что-то хищное и нежное было в этих старых винтовых работягах, они напоминали толстых пожилых ястребов. Протекающую гидравлическую прокладку так и не починили, отметил он. Масло капало из двигателя на кипу газет, одна капля в десять секунд. Невелика беда. В полете не текло, только если слишком долго стоять на месте, так что прокладка успевала остыть и съежиться. Тогда оно становилось как часы – одна черная капля каждые десять секунд, шесть в минуту. Он понаблюдал некоторое время за этими каплями и пошел в ангарный офис. Взял с телефонной стойки рулон круглых визиток и вернулся к протекающему самолету. За полчаса посадил в центр каждой мишени по грязной масляной капле. Сто восемьдесят, по шесть за минуту. Как часы.
Он по-прежнему не знал, что будет делать, пока мимо открытой двери ангара не проехал, направляясь к полевым кабинкам, илосос. Когда, завершив свою поденщину, илосос возвращался обратно, Айк вышел ему навстречу и замахал руками:
– Одолжи грузовик, Охо.
– Зачем?
Водитель с подозрительным видом высунул голову в окно, но потом узнал Айка. Охо был родственником Карлоса Браво – кажется, внучатым племянником. Круглолицый парень лет двадцати с дурацкими усиками, задиравшими вверх углы рта.
– На полчаса, омбре. За двадцатник?
– Бери, Айзек, ты чё. Только не заедь с ним на раздачу в «Макдоналдс». Его там не любят.
Двадцать минут спустя Охо получил свой грузовик обратно, Айзек в это время был уже в воздухе, направляясь к ярмарочной площади Мадеры. Мадера подходила лучше всего. Наполнять баки, чтобы хватило до Сакраменто, с таким грузом все же не стоило.
Он долетел до парка перед самым полуднем. Сделал круг на тысяче – разведать обстановку и посмотреть, как там с ветром и проводами. Внизу проплывал сквозь ворота пестрый вихрь счастливых и взбудораженных молодых семейств. Был день рекламной кампании кафе-мороженых «Дейри-Куин» и аттракционов «До десяти». Пустой стаканчик от бананового мороженого менялся на бесплатный билет на карусель. Дети волокли за собой целые мешки этих пустых стаканов.
Пролетев над забитой парковкой, Айк резко развернул «сессну» назад, потом вниз. Ярмарочная площадь показалась сразу и четко. Чепуховое дело. Колесо обозрения находилось у самой границы площади и отражало свет, как дорожный конус. Усмехнувшись, Айк накренился так, что хвостовое колесо оказалось чуть ли не в
