самой верхней вопящей кабинке, затем опустил нос, ударив одновременно по клапанам и распылителям. В заднее увеличительное зеркало он наблюдал, как раскручивается и стекает вниз длинный свиток перепуганных физиономий. Над площадкой для родео он прибавил газу и закрыл распылители. Приборы показывали, что осталось еще больше половины груза. Он повернул обратно. Взбудораженный вихрь семейств уже не казался особенно счастливым. Центральная аллея больше походила на муравейник после хорошей спринцовки. Зато теперь Айк видел поднятые к небу лица. На них еще был ужас, но паника утихла. Вывалив все до конца, он взмыл над колесом обозрения, с удовлетворением чувствуя прилив легкости и пустоты. Во время третьего захода – неторопливого на этот раз, затеянного лишь затем, чтобы покачать крыльями и сбросить карточки, – он понял, что до толпы дошло, чем их только что обрызгали. Панику и смятение смыло дочиста новым феноменом, новым чувством на их лицах: они были оскорблены, и это оскорбление махало сейчас кулаками, швырялось камнями и выставляло в небо средние пальцы. Заляпанные коричневым мамы и папы, работники и дети скакали под ним вверх-вниз, словно куски дерьма в потревоженной выгребной яме. Распыление вышло отличным – хоть и понемногу, но попало на всех. Он только пожалел, что сделал мало карточек.
Он был дома, в своей трехсекционке, снова спал на неразобранной кровати с водяным матрасом, полностью одетый – на этот раз Джинни спала рядом, тоже одетая и все еще под седативами, – когда в дверь постучался шериф из Фресно с дюжиной полицейских. Когда они уводили Айка в наручниках, Джинни проснулась, но лишь настолько, чтобы открыть один глаз.
– Что происходит? – кое-как проговорила она.
– Спи, – приказал лощеный молодой полицейский.
– Что происходит? – закричала она.
Помощник усмехнулся:
– Задержан Неизвестный Ярмарочный Террорист. Детали – в одиннадцатичасовых новостях.
Деталей оказалось более чем достаточно. И к одиннадцати часам Айк перестал быть неизвестным, он стал всем-известным. Местная телекоманда, освещавшая детский праздник с самого открытия, запечатлела налет во всех подробностях. Сенсационные крупные планы показали крики и панику первого захода, отвращение и оскорбление второго и, наконец, финальный плевок визитными карточками. Телевизионщики добросовестно пробили самолетный номер и явились на овощное поле, когда шериф еще допрашивал Охо Браво.
– А чё, я скажу, – сообщил Охо телекамерам. – Я знаю, чё Айку Салласу надо от моего грузновика, прям сначала. У него ж только померла доча! Он жеж был злой, как все. Думаю я, чё он террорист? Не, Айк, мож, бандит, но террорист – не. Прям бандит, который стал злой. И ваще, чё он такого сделал? Чуток накакал богатеньким на бошки? Так на меня они срут каждый день за минимум платы.
Черные глаза Охо метали искры, дурацкие усы крупным планом тряслись от страсти. Интервью вышло настолько удачным, что его прокручивали каждый раз, когда сообщали новости о налете. Через два дня, когда Айка выпустили под залог, они с Охо Браво обрели всемирную известность и лишились работы. Ни то ни другое не помешало им повторить свой сокрушительный подвиг – нужно было просто подождать сигнала от других мигрантов, что берег чист, а «сессна» и горшочек с медом в их распоряжении. В ближайшее воскресенье на «сессне» с заклеенным номером Айк успел совершить налет на ярмарку округа Стоктон, а в следующую пятницу – на большую ярмарку Сакраменто, прежде чем его повязали снова. На этот раз никого не интересовал Охо Браво. Только Айзек Саллас. И на этот раз никаких залогов. Бандиту Отдачи надлежало ждать суда с подрезанными крыльями и жопой на нарах. К тому времени, однако, легион подобных бандитов уже поднялся в воздух продолжать начатое. Лето выдалось жарким.
Старая «выдра» ровно гудела над мандельбротом береговой линии, погода не менялась, спокойная и ясная. Небо начало затягиваться только после того, как незадолго до двух часов пополудни показался Чилкутский перевал. Оно быстро набухало, и вскоре видимость пропала совсем. Айк вызвал аэропорт Скагуэя, спросил, не могут ли они пробить прожектором сгустившуюся желтую дымку. Ответный визг контрольной башни заставил Грира дико подскочить, пробуждаясь от шестичасовой дремы. Он с вытаращенными глазами озирался в гудящей кабине, лупя себя дредами по щекам. Осознав, что находится в самолете, он благодарно вздохнул:
– Вуу! Слатегосподи. Я уж думал, мы на подлодке.
– Пока нет, – утешил его Айк, – но с таким мылом скоро будем. Я не вижу ни черта вообще, и посадочный прожектор не проходит.
Радио призналось, что солнечные бури временно вывели из строя трансмиссию прожектора, но их самолет у них на радаре и он идет очень хорошо, лишь на несколько миль сбившись с курса в сторону моря – в такой желтизне это вообще самое лучшее. Подальше от коммерческих маршрутов.
– Видимость на пределе, – верещало радио, – выворачивайте на восток-северо-восток двадцать градусов и опуститесь до пятнадцати сотен. Там ясно. И назовите себя, пожалуйста. Алло? Мне нужны ваше имя и бортовой номер…
Айк промолчал и на пробу спикировал вниз. Несколько минут спустя самолетик вынырнул из желтого небесного подбрюшья, и Айк получил потребную видимость. Скагуэй лежал внизу, намертво втиснутый в крохотное ущелье. В порту стояли под всеми огнями два больших туристских лайнера. Вокруг позолоченной статуи золотодобытчика на Скагуэйской набережной собралась толпа туристов. Статуя тоже была вся в огнях. Весь город сиял, словно карнавал в сумерках, хотя до заката оставалось еще много часов.
Айк разглядел голубые огни новой посадочной полосы вдоль реки Скагуэй. Она тянулась дальше в залив по бетонным столбам, словно восьмирядный фривей, и резко обрывалась в пустоте. От полосы только что оторвался гигантский джет израильской компании, везущий еврейских туристов обратно на их осажденную Святую землю. На гиганте тоже горели все его ночные огни.
Диспетчер проинструктировал Айка, чтобы тот садился к югу от города и добирался через бухту до пирса, после чего ему полагалось немедленно явиться к начальству для представлений и объяснений.
– Так и сделаю, – соврал Айк и выключил радио.
Припав к воде, он летел прямо к городу почти на уровне суши, стараясь, чтобы трубы туристских судов загораживали «выдру» от контрольной башни. Будь он проклят, если станет убивать время в конторе бумажной крысы, заполняя формы и рассыпаясь в объяснениях.
Он сел у самого пирса, где кончались железнодорожные рельсы, и нашел себе уютное место между двумя огромными лайнерами. Выскочив на понтон, Грир бросил кольцо толпе юных туристов, улыбавшихся им с пирса. Это была группа немецких студентов-психологов, все с обгоревшими на солнце носами и коленками.
– Но здесь же нет лестницы, – счел своим долгом отметить юный блондин, поймавший веревку. – Как же вы залезете…
– Не боись, мон, главное, привяжи эту штуку к шему-нибудь твердому.
К радости толпы, дикоголовый черный человек резво забрался по двадцатифутовой веревке,
