Кардинал Непеллус - Майринк Густав

Ботаник Ешквид вынул лупу, нагнулся над глобусом и громко сказал, желая рассеять тягостное впечатление, произведенное на нас последними остовами Радшпиллера: "Эта реликвия - подделка; она относится к нашему времени - пять частей света" - он указал на Америку - "ведь на глобусе они обозначены полностью".

Хотя эта фраза носила такой отрезвляющий и повседневный характер, но она все же не могла рассеять подавленного настроения, начавшего овладевать нами без всякой разумной причины и превращавшегося постепенно в чувство гнетущего страха.

Внезапно комнату наполнил сладкий, одуряющий запах крушины или волчьих ягод.

"Это принесло ветром из парка",-хотел я сказать, но Ешквид успел предупредить мою судорожную попытку сбросить давившую нас тяжесть. Он ткнул иглою в глобус и пробормотал нечто вроде того, что весьма странно видеть обозначенное на карте наше ничтожное само по себе озеро - тут голос Радшпиллера снова зазвучал у окна резким, насмешливым тоном: "Почему же теперь меня более не преследует - как было раньше - во сне и наяву - образ его высокопреосвященства, великого кардинала Напеллуса? В назарейском кодексе - книге гностических голубых монахов, написанной за двести лет до Христа - ведь стоит сведущее пророчество, обращенное к неофитам: "Кто будет поливать до конца мистическое растение своею кровью, того оно доведет до врат вечной жизни; но если само оно будет вырвано из земли, то кощунствующий увидит его лицом к лицу в образе смерти и дух его станет блуждать во тьме до прихода новой весны!" Куда же они девались - эти слова? Или они умерли? Я говорю вам - обетование тысячелетий разбилось об меня. Почему же он не приходит, тогда я мог ды плюнуть ему в лицо - этот кардинал Нап..." - внезапный хрип прервал последние слова Радшпиллера - он увидел голубой цветок, положенный вечером ботаником на подоконник, и пристально смотрел на него. Я хотел вскочить. Поспешить ему на помощь.

Меня остановило восклицание Джованни Брачческо.

Под иглою Ешкзида пожелтевшая пергаментная кора, покрывавшая глобус, отделилась, подобно тому, как падает кожа с переспелого плода, и перед нами лежал большой блестящий шар.

А внутри - это было чудесное произведение искусства, - стояла, попавшая туда неведомо каким способом, фигура кардинала в мантии и шляпе он держал в руке, словно зажженную свечу, пучок синевато-стальных пятилепестковых цветов.

Потрясенный ужасом, я едва мог взглянуть на Радшпиллера. С побелевшими губами, мертвенно бледным лицом, он стоял у стены - прямо, неподвижно, подобно статуэтке в стеклянном шаре - держал в руке ядовитый голубой цветок и пристально смотрел на кардинала.

Лишь блеск его глаз показывал, что он еще жив; мы же поняли, что дух его навеки погрузился в ночь безумия.

На следующее утро все мы - Ешквид, Финк, Джованни Брачческо и я разошлись в разные стороны - безмолвно, почти не прощаясь - последние, страшные часы этой ночи были слишком красноречивы для каждого из нас и связали наши языки. Я еще долго бесцельной одиноко бродил по земле, но более не встретился ни с кем из них.

Однажды, спустя много лет, судьба привела меня в ту местность: от замка остались только одни стены, но среди развалин под жгучим, ярким светом солнца росли в почти необозримом количестве, целыми кустами в человеческий рост, синеватостальные цветы голубого лютика.