переводчиком с этого языка, мое имя хорошо известно в гостиницах города.
Случается, причем нередко, что за мной посылают в неурочные часы: попал в затруднительное положение иностранец или нуждается в моей помощи припозднившийся путешественник. Потому я не удивился, когда в понедельник ближе к ночи ко мне на квартиру явился щегольски одетый молодой человек, представившийся мистером Латимером, и попросил, чтобы я сел с ним в кэб, который ожидал у двери. Он объяснил, что к нему приехал по делу приятель-грек и, поскольку тот не владеет языками, кроме собственного, без помощи переводчика никак не обойтись. Посетитель дал понять, что живет поблизости, в Кенсингтоне; притом он, похоже, очень спешил: стоило нам выйти за порог, как он тут же затолкал меня в кэб.
Я сказал «кэб», но внутри мне показалось, что это скорее карета. Я обратил внимание на явно бо́льшую вместимость, чем у лондонского позорища на четырех колесах, и богатое, хотя и потертое, убранство. Мистер Латимер уселся напротив, и мы, миновав Чаринг-Кросс, покатили по Шафтсбери-авеню. Мы вывернули на Оксфорд-стрит, и тут я позволил себе заметить, что это не самый короткий путь в Кенсингтон, однако не договорил до конца, поскольку меня поразило поведение моего спутника.
Он вытащил из кармана самого устрашающего вида дубинку, налитую свинцом, и несколько раз качнул ее туда-сюда, словно желая убедиться, что она достаточно увесиста. Потом он молча опустил дубинку рядом с собой на сиденье. Вслед за тем мистер Латимер поднял с обеих сторон окна, и я с удивлением увидел, что они затянуты непрозрачной бумагой.
«Простите, мистер Мелас, что лишаю вас возможности наблюдать за пейзажем, – проговорил он. – Дело в том, что вы не должны видеть, куда мы направляемся. Если вы запомните дорогу, для меня это может обернуться неприятностями».
Как вы понимаете, его заявление меня ошеломило. Нечего было и думать о том, чтобы вступить в противоборство с моим спутником – человеком молодым, крепким и широкоплечим, а к тому же и вооруженным дубинкой.
«Это просто неслыханно, мистер Латимер! – выдавил я из себя. – Вы, конечно, понимаете, что ваше поведение идет вразрез с законом!»
«Не буду отрицать, что поступаю против правил, но мы возместим все неудобства. Однако должен вас предупредить, мистер Мелас: если вы нынче вечером вздумаете поднять тревогу или иным способом мне помешать, вам придется плохо. Прошу не забывать, что о вашем местопребывании никто не знает: и в карете, и у меня дома вы находитесь в моей полной власти».
Выражения мистер Латимер употреблял сдержанные, но резкий, угрожающий тон означал, что он не шутит. Я молча гадал, чего ради было устроено столь диковинное похищение. Так или иначе, сопротивляться было бесполезно, оставалось только ждать, что произойдет дальше.
Мы ехали почти два часа, и у меня не было ни малейшей возможности определить куда. Когда колеса грохотали, я догадывался, что под ними мощеная дорога; когда катили плавно и тихо – асфальт, но где мы проезжаем, я судить не мог, так как других подсказок у меня не было. Бумага на окнах не пропускала свет, переднее стекло было задернуто синей занавеской. С Пэлл-Мэлл мы выехали в четверть восьмого, а остановились, как показали мои часы, без десяти девять. Мой спутник опустил окно, и я увидел низкую арочную дверь с висевшим над ней фонарем. Меня поспешно вывели наружу, дверь распахнулась, и я, не успев толком рассмотреть лужайку и деревья, оказался в доме. Не скажу даже, был ли это частный дом, окруженный парком, или настоящее сельское владение.
В холле горела цветная газовая лампа, но очень слабо, и я разглядел только, что помещение довольно обширное и стены увешаны картинами. При тусклом свете виднелся плюгавый, сутулый недомерок не первой молодости, открывший мне дверь. Когда он к нам обернулся, блеснули его очки.
«Ну что, Гарольд, это мистер Мелас?» – спросил он.
«Да».
«Отлично, отлично! Надеюсь, мистер Мелас, вы не очень сердитесь. Мы просто не могли без вас обойтись. Будете нас слушать – останетесь довольны, но боже вас упаси хитрить!»
Свою нервную, отрывистую речь незнакомец перемежал смешками, но почему-то он пугал меня еще больше, чем мистер Латимер.
«Чего вы от меня хотите?» – спросил я.
«Всего лишь задать несколько вопросов греческому джентльмену, который у нас гостит, и перевести ответы. Но если вы добавите хоть слово к тому, что велено перевести, тогда… – Незнакомец снова нервно хихикнул. – Тогда вы пожалеете, что родились на свет».
Открыв дверь, он провел меня в комнату с очень богатой, как мне показалось, отделкой, хотя и тут горела вполсилы единственная лампа. Ясно было, что помещение большое и, судя по толщине ковра, в котором утопали мои ноги, роскошно обставленное. Я замечал то обитые бархатом стулья, то высокий камин из белого мрамора, то как будто японские доспехи рядом с камином. Прямо под фонарем стоял стул, и старший сделал знак, чтобы я сел. Младший нас покинул и неожиданно вернулся через другую дверь, ведя с собой какого-то джентльмена в одеянии, похожем на просторный халат. Когда джентльмен, медленно приблизившись, ступил в круг тусклого света, я разглядел его и вздрогнул от ужаса. Смертельно бледный и страшно худой, он смотрел горящим взором человека, изнуренного телесно, но не сломленного духом. Но более, чем признаки физического истощения, меня поразило его лицо с нелепыми крестообразными наклейками из лейкопластыря и плотно залепленный пластырем рот.
«Гарольд, у тебя найдется грифельная доска? – крикнул старший. Тем временем странная тень человека скорее рухнула, чем опустилась на стул. – Руки у него развязаны? Так дай ему карандаш. Вам нужно будет задавать вопросы, мистер Мелас, а он станет писать ответы. Прежде всего спросите, согласен ли он подписать бумаги».
Глаза джентльмена сверкнули.
«Никогда!» – написал он по-гречески на грифельной доске.
«Ни при каких условиях?» – спросил я по приказу нашего недруга.
«Только если ее обвенчает в моем присутствии знакомый мне греческий священник».
Незнакомец в очередной раз злобно хихикнул.
«Вы понимаете, что вас в этом случае ждет?»
«О себе я не забочусь».
Из таких вот вопросов и ответов и состояла наша наполовину устная, наполовину письменная беседа. Снова и снова мне приходилось спрашивать, согласен ли он смириться и подписать документы. Снова и снова следовал тот же исполненный негодования ответ. Но скоро мне пришла в голову счастливая мысль. Я стал к каждому вопросу присоединять несколько слов от себя, вначале невинных, чтобы определить, не понимает ли кто-нибудь из сообщников хоть немного по-гречески. Не заметив никаких признаков этого, я повел более опасную игру. Разговор шел примерно так:
«Упрямство вам не поможет. Кто вы?»
«Мне все равно. Я не из Лондона».
«Вам останется пенять только на себя. Как давно вы здесь?»
«Пусть будет так. Три недели».
«Владения вам все
