Аринбьорн, однако Тиодольф отрицательно качнул головой.
– Ответить ли за тебя? – И Тиодольф кивнул в знак согласия. Тогда молвил Аринбьорн так:
– Эйли, сын Серого, собираешься ли ты возвращаться к той, что послала тебя?
– Да, – ответил парень, – но вместе с вами, потому что нужно идти немедленно, а мне ведомы все тропинки. Темной ночью вам понадобится проводник, в чем легко убедиться.
Тут поднялся Аринбьорн и рек:
– Вожди и начальные люди, расходитесь быстрее, и пусть люди ваши приготовятся к дороге. Только прикажите им не гасить костров и идти так тихо, как только можно. Ибо в сей самый час, еще до восхода луны мы уйдем в чащу – к месту Тинга, что в Средней Марке.
А когда разошлись они, Аринбьорн и Тиодольф остались вдвоем; тут Князь поднял свою голову и медленно, напрягаясь, проговорил:
– Аринбьорн, спасибо тебе; ты будешь достойным вождем сему народу, ибо я чем-то отягощен, и не знаю, на жизнь ли моя тягота, или на смерть. Более нет у меня права распоряжаться тобой, ибо дважды сплоховал я в бою. Но приказывай мне, и я подчинюсь; дай меч в руку мою, и я буду рубиться, пока Бог не заберет и это оружие из моей руки, как было сегодня с Ратным Плугом.
– Хорошо, – отвечал Аринбьорн, – ведь может случиться, что завтра ты сойдешься в бою с этим Богом и, обрушив на него свой меч, или победишь или уйдешь к праотцам мужем гордым и доблестным.
Поговорив так, Тиодольф встал и как будто бы приободрился. Однако все войско было уже на ногах, и осторожно, не подымая шума направились они вокруг Волчьего Поля, вокруг наделов к лесу, что стоял за домами. По дороге им никто не препятствовал, а попавшийся под руку дозор Римлян был уничтожен почти бесшумно; тела же захватчиков, числом двенадцать, они прихватили с собой, дабы, меняя дозорных, Римляне не натолкнулись на трупы и не догадались, каким путем ушли Готы; ну а так они вполне могли посчитать, что застава их либо бежала, либо была похищена Богами лесовиков.
Так вошли они в лес, и Аринбьорн вместе с вождями готовы были уже повернуть общей дорогой к месту Тинга; но Эйли, услышав об этом, рассмеялся:
– Если бы вы спали сегодня, то выбрали бы другую дорогу. Ибо Холсан велела нам укрыть нашу тропу от врага огромными деревьями, поваленными вместе с сучьями и ветвями.
Попав туда, вы увидите, что место Тинга огорожено как крепостной стеною, и ведущие внутрь ворота отыскать трудно, однако же я покажу вам дорогу.
Так он и сделал без промедления, и вот рать уже пришла к месту Тинга, огороженному столь искусно, что всякий входящий шел по узкому коридору между заборами из древесных стволов по обе руки – тропой, вьющейся как в лабиринте. Здесь спешились все: в Священное место не могло попасть никакое животное, и посему лошадей оставили снаружи. Медленно, тихо втягивалось войско внутрь ограды Тингстеда, и… о! там уже успело собраться много народу – и Волчичи, и Медведичи, да и люди других родов – и пусть не было среди них воинов в самой поре, у всякого, кроме разве что младших детей и самых слабых из женщин, имелось при себе какое-нибудь оружие. Все соблюдали порядок и стояли или сидели рядами, ожидая приказа к битве. Чтобы укрыть слабейших из женщин, стариков и детей, по окраине у засеки поставили хижины из сучьев и тростника, ибо Холсан не велела занимать Кольцо Судеб и Говорильную Горку, словно бы дожидаясь Народного Схода, так что воины могли разместиться там и привести в порядок свое снаряжение. Около хижин сих горели костры, – редкие и невеликие, чтобы не привлечь внимания Римлян, да и те были заслонены плетнями со стороны лагеря захватчиков: Холсан не хотела, чтобы враги отыскали Готов по свету.
В крепости сей было тихо, ибо всякий, умевший отличить правую руку от левой думал только о битве, о погибели смертного врага племени.
Возле Говорильной Горки, к востоку был поставлен стройный буковый ствол, от которого отходила приколоченная гвоздями поперечина, а с нее свисала дивная лампа – Солнце Чертога – поблескивая над головами, хотя свет ее здесь, посреди дикого леса, казался совсем слабым, но и ее с трех сторон скрывали от глаз мимохожего и мимоезжего тонкие доски. Под нею же, как и прежде в чертоге, на груде ветвей сидела носящая имя Холсан в темно-синем плаще, надшитым золотом прекрасным платьем, которое надевала она во время Сходов. Правая рука ее покоилась на обнаженном мече, лежавшем на коленях ее; возле сидел Сорли Умудренный Войной, стройные парни и крепкие девы и старые кмети из числа трэлов и вольноотпущенников, готовые исполнить сошедшие с ее уст приказы; ибо Дева Чертога и Сорли главенствовали над всеми, оставшимися дома.
Тут вступили Тиодольф, Аринбьорн и остальные вожди в кольцо мужей, ее окружавших; радостно приветствовала их Холсан такими словами:
– Хейл, сыны Тюра, встретив вас снова, кажется мне, что победа уже одержана: томительным было время ожидания, бремя страха носили мы на себе от каждого утра до вечера, и не могли расстаться с ним все часы, проводимые без сна. Но вы пришли сюда, и пусть этот Тинг освещают не лучи Луны, а пламя, пляшущее на стенах Чертога Вольфингов; пусть нам придется начинать все сначала, искать себе новое место, другую реку, другие луга, все равно великим сделается племя людей, звавших Марку своей, и ничто не затмит его славы, пусть дикие звери и Римляне остаются в своих логовищах, наши родовичи расчистят себе другие поля в этом диком лесу, прославят своими деяниями другую реку, еще не знакомую с руками человека. Трудом своим они сделают плодородными земли, на которых поселятся, ради благосостояния рода. О сыны Тюра, дружелюбны сейчас ваши лица и нет на них горечи. Натиск грозы народов испугал вас не больше, чем стадо туров, дружно рванувшееся со своего пастбища у подножья заросшего травою холма. Счастлив нынешний канун, о сыны Готские, но да будет еще счастливо завтрашнее утро.
Многие расслышали слова ее, и радостный ропот прокатился над рядами; ибо понятно было, что такие слова предвещают победу.
И пока говорила она, луна, встававшая над Мидмаркой, когда рать еще только заходила в лес, поднялась над макушками высоких деревьев, что стеной окружали Тингстед, озарила светом своим все собрание, и доспехи воинов заискрились в холодных лучах. Тут Холсан сбросила с плеч синий плащ и встала, шитое золотом платье заискрилось в сумраке словно сосулька, повисшая
