Евгений Онегин. Повести покойного Ивана Петровича Белкина. Пиковая дама - Александр Сергеевич Пушкин

влияние на Германна. Для нас, однако, важно, что Жермен и Германн – варианты одного и того же имени: покойный авантюрист оказывается двойником-предшественником Германна; один дарит графине тайну, второй отнимает ее себе на беду. Возможен любовный подтекст этого двойничества: как мы помним, Германн заклинает старуху чувствами жены, матери, любовницы (а до этого ему в голову даже приходит дикая мысль стать ее любовником); о любовной интриге графини с Сен-Жерменом в повести ничего не сказано, но нравы «галантного века» вполне могли такое предполагать (собственно, прямой намек на это содержит либретто оперы Чайковского). Когда Германн, уходя от мертвой графини, представляет себе, как шестьдесят лет назад по этим же ступеням «в шитом кафтане, причесанный à l’oiseau royal, прижимая к сердцу треугольную свою шляпу, прокрадывался молодой счастливец, давно уже истлевший в могиле», он описывает образцового кавалера XVIII века, возможно неосознанно помня о Сен-Жермене. Некоторые комментаторы «Пиковой дамы» трактуют противопоставление Германна и Сен-Жермена во фрейдистском ключе: в разных работах граф оказывается то символическим отцом Германна, то его соперником {112}.

Покровителем графа Сен-Жермена должен быть святой Герман Парижский; в честь этого святого названо аббатство в Париже, а по аббатству – фешенебельное предместье, обиталище старинной парижской знати, в котором, конечно, бывала старая графиня Анна Федотовна. Эта коннотация усиливает контраст между графом Сен-Жерменом и бедным инженером Германном: в их двойничестве есть пародийный оттенок.

Портрет графа Сен-Жермена. В «Пиковой даме» Сен-Жермен открывает графине Анне Федотовне тайну трех карт [64]

В немецком языке существуют варианты Herrmann, Hermann, Herman. Второе написание считается более старым и базовым именно для немецкого имени, хотя происходит это имя от латинского слова с одним n (germanus – «брат»). Существует версия, что Германн у Пушкина – не имя, а фамилия (все прочие офицеры из круга Германна названы по фамилиям), однако в черновиках у Пушкина есть и написание с одной Н, а фраза в окончательном тексте «его зовут Германном» недвусмысленно указывает на то, что перед нами имя. По мнению филолога Ирины Кощиенко, Пушкин нарочно разводит имя своего героя с его латинским прообразом: «Его немец не имел ни родственников, ни даже родственной души» {113}. В опере Чайковского Германн вновь сделался Германом.

Германн – военный инженер, пребывающий в скромном чине, едва ли выше поручика; он либо офицер Главного инженерного училища, либо слушатель офицерских классов Института путей сообщения {114}. Приверженность к точным наукам и расчету усиливает стереотипно немецкие черты его характера – которым, однако, противопоставлены другие: Германн в высшей степени способен к романтической экзальтации. Хотя Германн принадлежит к компании молодых людей, он не совсем юн: его могут рассматривать в качестве жениха.

«У него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю, что на его совести по крайней мере три злодейства» – так рекомендует своего приятеля Томский, и эта характеристика амбивалентна: Германн предстает человеком скорее не дурным, а интересным и загадочным, как и подобает романтическому герою.

Литературоведы не раз объясняли связь образа Германна с Наполеоном и Мефистофелем: так, Григорий Гуковский писал о «всепожирающей жажде утверждения», свойственной и Наполеону, и Германну {115}, а Борис Мейлах – о «циническом отношении к жизни, ко всему святому для человека», роднящем Германна с демоном Гёте {116}. Внешность Наполеона особенно ясно проявляется в Германне после его трагического визита к старой графине – и пораженная им Лизавета Ивановна помогает Германну спастись. Но кроме внешности Томский подмечает глубинное сходство – вплоть до «трех злодейств» из первой части «Фауста».

Наполеон, безусловно, главный прототип романтической «отрицательной» фигуры, и его дух не отпускал европейскую литературу еще долго после его смерти – вспомним хотя бы наполеоновские терзания Раскольникова в «Преступлении и наказании». Подобный темный герой связывается в сознании с потусторонними силами зла – Наполеона многократно уподобляли Антихристу. Подобно Наполеону, Германн готов на все ради своей цели; подобно Наполеону, он бросает вызов року, начинает с блистательных побед, но затем терпит сокрушительное поражение. В творчестве Пушкина Наполеон занимает особое место: достаточно вспомнить стихотворения «К морю» и «Недвижный страж дремал на царственном пороге…» – в последнем, кстати, появляется призрак Наполеона, что дает пушкинисту Виктору Листову повод увидеть в этом стихотворении претекст [65] «Пиковой дамы» {117}. Наполеону подражает и еще один важный для Пушкина герой – Жюльен Сорель из «Красного и черного» Стендаля, относящийся к жизни как к долгой игре с большими ставками – и в итоге проигрывающий {118}.

Гётевский Мефистофель – еще один обворожительный злодей, терпящий крах (вторая часть «Фауста» вышла лишь за два года до «Пиковой дамы»). Можно отметить сходство Германна не только с Мефистофелем, но и с Фаустом. Как замечает Листов, заветная последовательность карт – тайна, которая дается не просто так: условие графини – ставить не больше одной карты в сутки, никогда больше не играть и жениться на Лизавете Ивановне. «Германну предстоит вступить в наследство, отягченное долгом, – говорит Листов. – ‹…› Грубо говоря, это продажа души дьяволу за карточный выигрыш. И, собственно говоря, в самой исходной беседе Германна с графиней он и сам намекает на это знание: если тайна отягчена продажей души, то я готов на это, – говорит он. И вот это условие – продажа Души».

Сходство с героями «Фауста», разумеется, имеет отношение к немецкому происхождению Германна. В его портрете подчеркиваются черты, казалось бы, противоположные поведению романтического героя: сдержанность, немецкая расчетливость; все это усиливается его инженерной специальностью. В черновых набросках Пушкин еще сильнее «онемечивал» характер Германна; в итоговом варианте под стереотипными немецкими чертами скрываются байронические страсти, «непреклонность желаний» и «беспорядок необузданного воображения». Дьявольское хладнокровие Германна, способного спокойно ждать в ночи рандеву с графиней и в то же время запомнить всю обстановку ее дома, сменяется взрывом эмоций во время разговора со старухой. По мнению Александра Слонимского, автора тонкой статьи о композиции «Пиковой дамы», именно противоречие в природе Германна – аккуратность «немца» против страсти романтического героя – приводит к сбою в выверенной игре {119}: Германн «обдергивается», вытаскивает не ту карту.

Мир картежников был Пушкину хорошо знаком, хотя обыкновенно он играл неудачно и делал крупные долги. Характерно, что первый прозаический набросок Пушкина – «Наденька» (1819) – открывается сценой ночной карточной игры, очень похожей на то, что будет в «Пиковой даме». «Страсть к игре есть самая сильная из страстей», – говорил он своему приятелю Алексею Вульфу. Эта страсть едва не разорила его во время игры с известным картежником Василием Огонь-Догановским: Пушкин проиграл ему огромную сумму – 24 800 рублей – и расплачивался несколько лет. В пушкинистике высказывались предположения, что черты Догановского Пушкин сообщил Чекалинскому из «Пиковой дамы» {120}.

Игра, в которую Германн играет с Чекалинским, называется фараон; во времена Пушкина ее называли также банк и штосс. Это игра азартная (выигрыш здесь зависит от случая) и элементарная. Вот как описывает ее автор книги «Пушкин и карты» Георгий Парчевский {121}:

Ошибка Германна, соответственно, в том, что он, поставив на туз, с самого начала вытянул из своей колоды вместо туза даму. По совпадению туз и дама