оказались в колоде Чекалинского рядом и одновременно легли на стол.
Игральные карты. Россия, 1815 год [66]
Простота и азартность фараона делали его едва ли не самой популярной карточной игрой в европейском светском обществе как минимум с конца XVII века. Ее популярность не ослабевала: в фараон играли и юноши в доме Чекалинского, и – шестьюдесятью годами раньше – старая графиня. Современники Пушкина, читавшие «Пиковую даму», разумеется, понимали, что означает «играть мирандолем» (играть осторожно, не увеличивая ставок), «загибать пароли́» (увеличивать ставки вдвое), «выиграть соника» (выиграть сразу, на первой же карте).
Мотив фараона реализуется в «Пиковой даме» не только за игорным столом. Писатель Анатолий Королев замечает: проникнув в дом графини, Германн видит два портрета – ее и ее покойного мужа, которые можно соотнести с дамой и королем. Выбирая, куда ему идти – в комнату Лизаветы или в кабинет графини, Германн поворачивает направо, в кабинет; правая сторона стола в фараоне – несчастливая для понтёра, и Германн, отказываясь от любви Лизаветы, предопределяет свою судьбу. «Карта на зеленом сукне стола (вот откуда зеленый ельник на полу церкви) и гроб на катафалке – это одно и то же, расклад проигрыша на игральном столе фараона» {122}. Фраза Чекалинского «Дама ваша убита», совершенно обыденная в картежном арго, для Германна, конечно, означает еще и смерть старой графини.
В статье о «Пиковой даме» Юрий Лотман рассматривает игру в фараон как текст, делимый на эпизоды (талии, то есть партии) и фразы (выпадение отдельных карт) {123}; с этим текстом перекликаются элементы сюжета. Но это не единственная функция мотивов игры в «Пиковой даме»: они вписывают «Пиковую даму» в «карточный» контекст русской прозы начала XIX века. Лотман напоминает, что фаталистичное отношение к жизни, уподобляющее ее карточной игре, характерно для романтического сознания (в «Пиковой даме» Чайковского это отношение выражено афористичной строкой Германна: «Что наша жизнь? – Игра!»); и, наоборот, азартная игра мыслилась как проявление случая, рока, управляющего человеческой жизнью {124}. «Было бы односторонним упрощением», пишет Лотман, видеть в этом мироощущении «только отрицательное начало»: случай увлекателен, он деавтоматизирует жизнь – это объясняет внезапную страсть рационального Германна к карточной игре и входит в противоречие с его неуемной жаждой наживы. При этом фараон, где все зависит от случая, сам по себе автоматичен, ибо построен на бессмысленных действиях.
Какова символика трех заветных карт и пиковой дамы?
Пушкинская комбинация карт запоминается элементарно. Во-первых, с самого начала известно, что их три (важное, сакральное число). Во-вторых, когда их тайна открывается, они даются в лаконичной восходящей последовательности: тройка, семерка, туз. В-третьих, Пушкин подготавливает к этой комбинации. Вспомним, что изначально Германн пытается сопротивляться мысли о тайне графини: «Расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!» Обратим внимание: «утроит, усемерит» – Германн невольно угадывает тройку и семерку {125}; более того, по замечанию С. Давыдова, на стыке слов «утроит, усемерит» скрывается «тус» (туз) {126}. Это одно из многих символических совпадений, которыми пронизана повесть.
Узнав тайну графини, Германн начинает бредить тройкой, семеркой и тузом:
Увидев молодую девушку, он говорил: «Как она стройна!.. Настоящая тройка червонная». У него спрашивали: «который час», он отвечал: «без пяти минут семерка». Всякий пузастый мужчина напоминал ему туза. Тройка, семерка, туз – преследовали его во сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семерка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком.
Экзотичность этого бреда (грандифлор – то есть цветок с крупными лепестками, готические ворота, паук) – еще один способ намертво запомнить заветную комбинацию. Есть и другие: А. Слонимский выдвигает спорную {127} гипотезу о том, что «особое значение сосредоточенных размышлений Германна о трех картах выражается в ритмизации речи» {128}: думая о «тройке, семерке, тузе», он постоянно впадает в напряженный трехстопный дактиль. По замечанию Лорена Лейтона, в описании дома графини постоянно повторяются сочетания звуков «три», «семь», «раз» (туз) {129}. Короче говоря, забыть эту комбинацию невозможно; тем разительнее кажется ошибка Германна.
Символика карт в различных системах гаданий различалась, но предсказания в большинстве гадательных книг нарочно устроены так, чтобы при желании их можно было приспособить к наличным обстоятельствам – в том числе и к сюжету «Пиковой дамы». Так, в русской гадательной книге 1812 года червонная тройка обещает счастье и отмщение злодею, червонная семерка – «От вас самих зависит то и другое» и «Опасайтесь, чтоб из безделицы не вышло чего важного», червонный туз – «Судьба вам посылает верного друга, не убегайте от него; он избавит вас от злейшей беды» (Германн обманывает Лизу и не стремится к союзу с ней). Трефовый туз – «Дело сделано, раскаяние уже поздно, не думайте об успехе», трефовая тройка – «Опасайтесь злобных и коварных поступков». Бубновая тройка – «Обязательство, которое вы имеете с известною вам особою, весьма опасно». Пиковая тройка – «Жестокостию своего сердца сделаете сами себе печаль», пиковая семерка – «Не надейтесь получить, сами потому причиною». Наконец, пиковая дама среди прочего говорит гадающему: «Будьте готовы к неприятному для вас случаю». В той же книге приводится таблица значений карт, где пиковая дама означает «злую женщину» {130}. Но наряду с этим для тех же карт указаны и благоприятные предсказания: та же пиковая дама может означать и «За ваше постоянство будете награждены полным удовольствием». Все это подсказывает, что в карточном гадании настоящее значение имеет случай – с чем трудно примириться Германну.
Пиковая дама в повести ассоциируется со старой графиней, причем ассоциация задана с самого начала: «В то время дамы играли в фараон», – говорит Томский; одной из этих дам была его бабушка. Германну, явившемуся на похороны графини, кажется, что та подмигивает ему из гроба, это же лицо он видит на роковой карте. «Он сам “обдернулся”, выбрав даму вместо туза как свою судьбу», – напоминает Сергей Бочаров {131}. Эпиграф из «новейшей гадательной книги» – «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность» – может намекать на загробную месть покойницы. Дама пик в различных гаданиях символизирует двойственность: любая дама означает благотворное женское начало, но пиковая масть обыкновенно трактуется как неблагоприятная, зловещая. В современных Пушкину текстах о картах пиковую даму часто называли старухой или вдовой {132}.
Старая графиня действительно является Германну – или это галлюцинация?
Возможны оба варианта, и у каждого есть свои сторонники {133}. На то, что явление старухи – галлюцинация Германна, может указывать несколько подробностей. В первую очередь это изначальная маниакальность его поведения (он жадно внимает анекдоту Томского, лишается сна, готов даже набиться в любовники 87-летней старухе, почти без колебаний предпочитает любви Лизы возможность выведать секрет трех карт) и исход его судьбы – сумасшествие; Германн мог быть предрасположен к галлюцинациям. Кроме того, накануне своего видения он, расстроенный своим участием в смерти графини, пьет вино, которое «горячит его воображение».
Однако «Пиковая дама» прочно вписана в традицию готической прозы, где подобные явления призраков – часть реальности. Неопределенность в этом вопросе – главный фокус «Пиковой дамы»: повествование Пушкина абсолютно реалистично – и в то же время повествует о вещах необычных, так что мистическая встреча не выглядит инородно; «Пушкин нигде не подтверждает тайну, но он нигде ее не дезавуирует» {134}. Эту амбивалентность отмечал еще Достоевский: «И вы верите, что Германн действительно имел видение, и именно сообразное с его мировоззрением, а между тем, в конце повести, то есть прочтя ее, вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природы Германна, или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миром, злых и враждебных человечеству духов» {135}. Перед нами прием «ненадежного повествователя»; один из самых известных его примеров в мировой литературе – другая повесть о призраках, «Поворот винта» Генри
