философа и мистика Эммануила Сведенборга: «В эту ночь явилась ко мне покойница баронесса фон В***. Она была вся в белом и сказала мне: “Здравствуйте, господин советник!”» Исследователи отмечают особую ироничность этого эпиграфа: «комическое несоответствие таинственного явления покойницы и незначительности ее слов» {145} контрастирует с важным сообщением призрака графини. «Получается не переосмысление, а двусмысленность: ироничность эпиграфа и серьезность повествования не отменяют друг друга» {146}.
Наконец, эпиграф к шестой главе – анекдотический диалог двух игроков, различных по общественному положению: «– Атанде! – Как вы смели мне сказать атанде? – Ваше превосходительство, я сказал атанде-с!» «Атанде» (с ударением на второй слог) – это предложение не делать больше ставок; «ваше превосходительство» не может выдержать, что нижестоящий обращается к нему с приказанием – хоть бы и в игре. Этот эпиграф можно трактовать как предвестие поражения Германна перед властью случая {147}.
Эпиграфы в «Пиковой даме» имеют, таким образом, амбивалентную природу: указательную и остраняющую одновременно. Их можно считать теми «фрагментами кода», которыми, по мнению американской пушкинистки Кэрил Эмерсон {148}, полна «Пиковая дама».
Как «Пиковая дама» повлияла на другие русские произведения о карточной игре?
В русскую бытовую прозу карточные мотивы попадают в конце XVIII века {149}, в комедии они присутствуют еще раньше (например, в «Бригадире» Фонвизина). Нравоучительные и юмористические тенденции в изображении карточной игры сохраняются в русской литературе и после «Пиковой дамы» (достаточно вспомнить «Игроков» Гоголя, написанных в 1842-м, и картежные реминисценции в «Ревизоре») – но повесть Пушкина навсегда сместила фокус, связав в русской литературной традиции карточную игру с темами рока и предзнаменований. Для романтического сознания эта связь была характерна, и «Пиковая дама» дала ей выражение. За Пушкиным последовали как малоизвестные авторы (например, барон Федор Корф, в 1838-м выпустивший повесть «Отрывок из жизнеописания Хомкина», главный герой которой «испытывая помрачение сознания, всюду видит карты вместо предметов и людей» {150}), так и первостепенные. Игра с судьбой и азартная игра параллельны в «Маскараде» Лермонтова, где Арбенин на вопрос «Вы человек иль демон?» отвечает: «Я? – Игрок!» (то есть ни то ни другое, а нечто пограничное). Неоконченная повесть Лермонтова «Штосс» повествует о той же игре, в которую играют в «Пиковой даме»: с ее главным героем, художником Лугиным, играет таинственный старик, призрак, заманивающий в ловушку.
Связь фараона с судьбой вновь появляется в «Войне и мире» Льва Толстого: в роли рокового героя выступает Долохов, обыгрывающий Николая Ростова на сорок семь тысяч; динамика игры, целиком захватывающая воображение, была знакома Толстому так же, как Пушкину. И, разумеется, «Пиковая дама» оказала важнейшее влияние на главный русский роман об азартной игре – «Игрока» Достоевского.
Василий Шухаев. Иллюстрация к «Пиковой даме». 1922 год [68]
Как «Пиковая дама» повлияла на Достоевского?
«Пиковая дама» была одним из любимых пушкинских произведений у Достоевского. Он называл ее «верхом искусства фантастического», и в его текстах много перекличек с ней. В первую очередь, конечно, нужно сказать об «Игроке» (1866) – это роман, который Достоевский написал спешно, проиграв в рулетку все свои деньги. Мотив страсти к игре здесь – ведущий; «рулетка характеризуется как средство спасения, с ее помощью совершается чудо» {151}. Как и в «Пиковой даме», сюжет здесь скреплен с анекдотом и скандалом (в гипертрофированной манере Достоевского). Более того, здесь есть своя «старуха ex machina» – Антонида Васильевна, внезапно возвращающаяся с порога смерти, меняющая расклад в семействе Загорянских и заражающая главного героя – учителя Алексея – игорной страстью. Сам Алексей, подобно Германну, делает роковой – но, по Достоевскому, обратимый – выбор в пользу наживы, а не любви. (Разумеется, образ Полины из «Игрока» гораздо сложнее образа Лизы из «Пиковой дамы»; вспомним, однако, что в «Пиковой даме» тоже есть Полина – капризная невеста Томского.) Для Достоевского рулетка – «игра по преимуществу русская»: русскому характеру свойственно желание внезапного, незаслуженного счастья, противопоставленная «немецкому способу накопления честным трудом». В этом отношении можно ретроспективно трактовать историю Германна и как борьбу «национальных идей».
О влиянии «Пиковой дамы» на «Преступление и наказание» писал в «Проблемах поэтики Достоевского» Михаил Бахтин: он видит претекст сна Раскольникова (где тот снова убивает старуху-процентщицу) в пушкинском описании встреч Германна с мертвой графиней – зловещего подмигивания на похоронах и узнавания старухи в пиковой даме. Повесть Пушкина Бахтин рассматривал в контексте своей теории карнавала {152}. Несколько работ посвящено связи «Пиковой дамы» и «Бесов», например сходству образов Германна и Ставрогина {153}. Как и в «Пиковой даме», в «Бесах» действует девушка по имени Лиза, с которой скверно обходится главный герой; стоит заметить, что после «Бедной Лизы» Карамзина персонажей с таким именем в русской литературе окружает «семантический ореол» несчастья {154}. Исследователи полагают, что триада героев «Лиза – Германн – старая графиня» повлияла на возникновение триад у Достоевского: «Соня – Раскольников – старуха-процентщица» в «Преступлении и наказании» {155}, «Ставрогина – Степан Верховенский – Даша» в «Бесах» {156}; по мнению Екатерины Николаевой, Достоевский воспринял у Пушкина общую модель триады «тиран – сиротка – освободитель» (притом что освободителем может быть и такое «чудовище», как Германн {157}).
Отличается ли по сюжету «Пиковая дама» Чайковского от повести Пушкина?
Да, и значительно. Директор Императорских театров Иван Всеволожский, заказавший «Пиковую даму» Чайковскому, предложил перенести действие в XVIII век – это сразу снимает поколенческую проблематику, важную для повести. Обращение к культуре XVIII века, впрочем, оказалось очень продуктивным для Чайковского, который первоначально отказывался от «Пиковой дамы», считая ее несценичной; благодаря идее Всеволожского автор либретто к опере – брат Чайковского Модест – включил в нее стихотворения Державина, ранние тексты Жуковского и Батюшкова, отвечающие сценической эпохе.
В опере Герман (у Чайковского с одной Н) действительно влюблен в Лизу – уже не бедную воспитанницу графини, а ее богатую наследницу – и играет, чтобы быть ей ровней. Лизе братья Чайковские уделяют гораздо больше внимания, чем Пушкин: у нее есть жених князь Елецкий, но ради любви к Герману она готова отказаться от всего. Безумие Германа, который бредит игрой, доводит ее до самоубийства: она бросается в Зимнюю канавку – этот сюжетный ход отсылает к «Бедной Лизе» Карамзина и, следовательно, к эпохе сентиментализма, к рубежу XVIII и XIX веков. Герман, ставя на тройку, семерку и туза, понтирует против князя Елецкого и проигрывает – после чего кончает с собой; «в последнюю минуту в его сознании возникает светлый образ Лизы. Хор присутствующих поет: “Господь! Прости ему! И упокой его мятежную и измученную душу”».
Пиковая дама означает тайную недоброжелательность.
Новейшая гадательная книга
А в ненастные дни
Собирались они
Часто;
Гнули – Бог их прости! –
От пятидесяти
На сто,
И выигрывали,
И отписывали
Мелом.
Так, в ненастные дни,
Занимались они
Делом.
Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. Долгая зимняя ночь прошла незаметно; сели ужинать в пятом часу утра. Те, которые остались в выигрыше, ели с большим аппетитом; прочие, в рассеянности, сидели перед пустыми своими приборами. Но шампанское явилось, разговор оживился, и все приняли в нем участие.
– Что ты сделал, Сурин? – спросил хозяин.
– Проиграл, по обыкновению. Надобно признаться, что я несчастлив: играю мирандолем, никогда не горячусь, ничем меня с толку не собьешь, а всё проигрываюсь!
– И ты ни разу не соблазнился? ни разу не поставил на руте?.. Твердость твоя для меня удивительна.
– А каков Германн! – сказал один из гостей, указывая на молодого инженера: – отроду не брал он карты в руки, отроду не загнул ни одного пароли, а до пяти часов сидит с нами, и смотрит на нашу игру!
– Игра занимает меня сильно, – сказал Германн: – но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее.
– Германн немец: он расчетлив, вот и все! – заметил Томский. – А если кто для меня непонятен, так
