улицам расхаживает такой человек, как профессор Мориарти.
– Что же он натворил?
– Его карьера совершенно исключительна. Он происходит из родовитой семьи, получил превосходное образование, к тому же природа наделила его феноменальными математическими способностями. В возрасте двадцати одного года он написал научную работу о биноме Ньютона и получил европейскую известность. Благодаря этому его назначили заведовать кафедрой математики в одном из наших второстепенных университетов. Перед ним открывалось блестящее будущее. Однако от предков он унаследовал поистине дьявольские наклонности. В жилах Мориарти течет кровь преступника; исключительный ум повлиял на его натуру лишь в худшую сторону, сделав его тем более опасным. В университетском городе о нем пошли нехорошие слухи; в конце концов ему пришлось отказаться от кафедры и вернуться в Лондон, где он сделался репетитором и стал готовить к экзаменам на офицерское звание. Это общедоступные сведения; то, что будет рассказано дальше, разузнал я сам.
Как вам известно, Ватсон, нет никого, кто лучше меня изучил бы верхушку лондонского преступного мира. Год за годом я все больше убеждался, что за злодеяниями, творящимися в городе, стоит какая-то сила – тайная сила, которая организует нарушения закона и укрывает преступников. Снова и снова, за самыми разнообразными черными делами – подделкой документов, грабежами, убийствами – мне чудилась эта сила; я наблюдал ее влияние во многих нераскрытых преступлениях, расследованием которых сам не занимался. Годами я пытался откинуть завесу тайны, ухватил наконец нить, последовал за нею, и она, после множества хитросплетений, привела меня к экс-профессору Мориарти, светилу математики.
Это Наполеон преступного мира, Ватсон. Половина всех преступлений в нашем огромном городе, едва ли не все нераскрытые преступления устроены именно им. Мориарти – гений, философ, абстрактный мыслитель. Мало кто сравнится с ним по уму. Он на манер паука сидит неподвижно в центре своей паутины; лишь только дрогнет одна из тысячи радиальных нитей, ему это тотчас становится известно. Сам он почти ничего не делает. Только планирует. Но у него множество агентов, и они блестяще организованы. Когда нужно нарушить закон, скажем, украсть документ, ограбить дом, устранить человека – заказ передают профессору и тот все организует. Исполнителя могут поймать. В таком случае находятся деньги, чтобы внести залог и заплатить адвокатам. Но того, кто отдает исполнителям приказы, никогда не поймают и даже не заподозрят. С помощью логики я обнаружил целую преступную организацию и всего себя посвятил тому, чтобы вывести ее на чистую воду и уничтожить.
Однако профессор окружил себя такими хитрыми мерами безопасности, что я, при всех стараниях, все больше убеждался в невозможности добыть доказательства его вины, пригодные для суда. Вам, дорогой Ватсон, известны мои силы, и все же через три месяца я был вынужден признать, что встретил наконец противника, равного по интеллекту. Ужасаясь его преступлениям, я не мог не восхищаться его ловкостью. Но вот Мориарти совершил промах, малюсенький промах, но все же непростительный, когда я был так близко. Мне представился шанс, и с этой минуты я начал оплетать профессора сетью. Еще немного, и ему не выпутаться. Через три дня, то есть в следующий понедельник, все будет готово, и профессор, вместе с основными сообщниками, окажется в руках полиции. Последуют самый громкий судебный процесс нашего века, разоблачение преступлений, числом более четырех десятков, и виселица для всех членов шайки. Но только нельзя делать поспешных шагов, иначе преступники, даже в последний момент, могут ускользнуть.
Сумей я скрыть свои старания от профессора Мориарти, все шло бы как по маслу. Но его так просто не проведешь. Пока я готовил западню, он следил за каждым моим шагом. Снова и снова он пытался разорвать путы, но я обычно его опережал. Говорю вам, друг мой, если подробности нашего негласного противостояния изложить на бумаге, его признают самым блестящим поединком за всю историю уголовных расследований. Никогда прежде я не поднимался до таких высот и никогда не встречался со столь упорным сопротивлением. Мориарти копал глубоко, но я глубже. К сегодняшнему утру последние меры были приняты, до полной победы оставалось три дня. Я сидел у себя и размышлял об этом деле, но тут распахнулась дверь – и передо мной предстал профессор Мориарти.
Нервы у меня крепкие, Ватсон, но, сознаюсь, я вздрогнул, увидев у себя на пороге того, о ком в последнее время так много думал. Как профессор выглядит, я знал и раньше. Он необычайно высок и худощав, высокий белый лоб выгнут дугой, глаза глубоко посажены. Гладко выбритые щеки, аскетическая бледность – по некоторым чертам в нем еще можно узнать профессора. Плечи его ссутулены – он много корпел над книгами; голова вечно наклонена вперед и слегка покачивается из стороны в сторону, как у рептилии. Мориарти разглядывал меня, и в его прищуренных глазах светилось любопытство.
«Лобная кость у вас не такая массивная, как я предполагал, – произнес он наконец. – Что за опасная привычка – ощупывать заряженный револьвер в кармане халата».
Едва его завидев, я понял, что мне грозит страшная опасность. Профессор мог спастись только одним способом – заставив меня молчать, – поэтому я в то же мгновение выхватил из ящика револьвер, сунул в карман и прикрыл карман ладонью. В ответ на слова профессора я вытащил револьвер и, взведя курок, положил на стол. Мориарти улыбался и щурился, но, видя выражение его глаз, я порадовался, что запасся оружием.
«Вы, очевидно, меня не знаете», – сказал он.
«Напротив, вполне очевидно, что я вас знаю. Прошу садиться. Если вы желаете что-то сказать, могу уделить вам пять минут».
«Все, что я желаю сказать, вам ясно без слов».
«Тогда, наверное, вам ясен мой ответ».
«Вы тверды в своих намерениях?»
«Абсолютно».
Рука Мориарти скользнула в карман, и я схватил со стола пистолет. Но профессор достал лишь записную книжку с какими-то цифрами.
«Вы перебежали мне дорогу четвертого января, – сказал он. – Двадцать третьего вы доставили мне легкое неудобство, а в середине февраля – серьезное. В конце марта вы полностью расстроили мои планы, а теперь, на исходе апреля, мне по вашей милости недолго и потерять свободу. Такое положение нельзя больше терпеть».
«И что вы предлагаете?» – спросил я.
«Вы должны прекратить это, мистер Холмс, – произнес он, покачивая головой. – Просто обязаны».
«Не раньше вторника».
«Ну-ну. Человек с вашим умом, конечно, должен понимать, что выход только один. Вы должны отступиться. Вашими же стараниями у нас осталось лишь одно средство. Для меня было истинным удовольствием следить за вашими действиями, и скажу без притворства: я буду глубоко огорчен, если придется прибегнуть к крайним мерам. Вы улыбаетесь, сэр, но поверьте – это действительно так».
«Мое ремесло сопряжено с опасностью», – заметил я.
«Это не опасность. Это неизбежное уничтожение. Вы встали
