он решился проверить это подозрение.
Беда была в том, что Алиса плохо подходила для таких проверок. Да, это правда, она никогда ему не досаждала, и да, это правда, не была ни в чем помехой. Покой, которого любой моряк жаждет на берегу у домашнего очага, никогда Алисой не нарушался. Довольно часто она вообще не появлялась у этого очага, работая допоздна в коптильнях, а потом ночуя у себя в мотеле. Кармоди думал, что, может, дело в самом очаге. В то время он мог ей предложить всего лишь времянку на глинистом берегу бухты. Может, ей неловко греться у этого очага из-за того, что ее язвительные пра-кошки станут шипеть за ее спиной. Это фырчание в спину, известное дело, слегка действовало Алисе на нервы – слегка, черт! она превращалась в натуральный дредноут, стоило ей заподозрить, что на нее возводят напраслину, – так что Кармоди раздолбал нахрен будку и выстроил этот дурацкий особняк. Мало что изменилось. Если вообще изменилось – под новой крышей со смотровой площадкой и черепицей из настоящего кедра Алиса проводила даже меньше вечеров, чем под старой из гофрированного пластика. Кармоди был в растерянности. Впервые он чувствовал, будто в его жизни чего-то не хватает. Не валяшек-обнимашек (это никогда не было частью договора с Алисой, даже подразумеваемой: если моряку надо немного в-о, куда проще сгонять на Мясную улицу Анкориджа, дешевле выйдет), ему не хватало компаньона. Мужчине не полагается сидеть у, прости господи, очага в одиночку. Так что он вывесил приманку и покатил налегке на новой лодке от самого Сиэтла, из бухты в бухту, пока наконец не клюнуло, и, слава тебе господи, она оказалась красоткой. Алиса была товарищем по команде, кто бы спорил, помощницей, притом надежной, как линия отвеса. Но Вольная Вилли из Вако – товарищ из совсем другой линии. Больше чем компаньон. Свое чувство к этому техасскому помидорчику он боялся назвать по имени, ибо всякий моряк знает: именно эта штука на борту может накликать больше всего несчастий. Море – старая ревнивая рыбацкая жена, и любовь на корабле равносильна шестибуквенному приглашению катастрофы – хуже свиста.
Так «Злой колючий куст» стал главной музыкальной темой, выбранной Кармоди для своего круиза к дому. Не простой музыкальной темой – это был его лейтмотив, опера, постоянная ария, к которой он то и дело возвращался машинально по многу раз в день, каждый день. А достав для вечернего концерта рекон-виски и старую концертину «Хонер», он умудрялся вставить «Злой колючий куст» в свою вечернюю программу два, а то и три раза, прежде чем проваливался в сон.
Не целиком, конечно, как с радостью отмечали Айк и другие, – в целой балладе было тридцать с чем-то куплетов. В ней со всеми подробностями и страстями рассказывалась история браконьерства и последовавшей затем гонки с преследованием по безжалостным скалам Корнуолла. Это была песня Юного Отвергнутого Воздыхателя, который от нищеты и отчаяния совершил преступление – убил Ценного Королевского Оленя и обменял его мясо на побрякушки для своей Возлюбленной; потом его предали, кто – неизвестно, но кто-то близкий… и вот ты изгой, ты пустился в бега, за тобой гонится свора во главе с толстозадым судейским, тебя догоняют, хватают, пытают и вот уже готовы повесить на самом жутком колючем дереве, которое только можно представить… ты ждешь с завязанными за спиной руками, смотришь поверх голов бессердечных односельчан, вглядываешься в горизонт и оплакиваешь свою горькую судьбу: «О, злой колючий куст…»
Эту историю – Айк помнил – можно найти во множестве баллад тех меланхолических времен. Самая известная версия называлась «Ослабь веревку»: «Эй, палач, ослабь веревку, подожди немного, вижу-слышу, мама скачет… далеко-далеко». Ты надеешься, что матушка везет семейное серебро, чтобы заплатить штраф за твое злодейство и тем вызволить тебя из острой ситуации. Но нет: вместе со всеми она пришла поглазеть, как тебя повесят, как ты будешь болтаться на этом колючем дереве-виселице. Потом папа скачет далеко-далеко, потом братец, потом сестрица и так далее. Они боятся пропустить галстучную вечеринку. Затем, когда все, кто мог, продемонстрировали темные стороны своей натуры, ты видишь, как Возлюбленная скачет далеко-далеко… и вот она-то действительно везет серебро, чтобы отдать палачу, чтобы он ослабил веревку и отпустил тебя на свободу, уффф!
Не то было в версии «Злой-колючий». Там Возлюбленная тоже скачет далеко-далеко, но скачет она, держась за спину Толстозадого Шерифа, который и обрек тебя на смерть, – она все время была в сговоре с этим сукиным сыном! – и так же, как мама, папа, братец, сестрица и прочие добрые законопослушные, верные королю граждане, спешит посмотреть, как ты будешь болтаться в колючках, – ты, так мало поживший олений убийца, скулящий-молящий плут и рева-корова!
Еще одно отличие: в этой мрачной песенке плач не прекращается с казнью. Баллада продолжается уже из-под обрыва, из пустоты. Люк открывается, но твой тщетный посул все звучит, выкручиваясь из твоего натянутого горла, как выкручивается штопор из вытащенной пробки, обещает, клянется уже из полной темноты, что если уйти от злого колючего куста… обратно не заманит.
Снова и снова, каждый день, со свистом, бубнежом или мычанием, команду Кармоди кормили этим рефреном. Сей гнусавый напев Айк услыхал в доках Джуно даже раньше, чем увидел самого Кармоди. Айк и Грир несли по причалу носилки с Кальмаром Билли, сзади Арчи толкал тележку с покупками, и тут сквозь желтую вонючую дымку, словно диск пилы, прорезался тенор Кармоди:
– …меня ты больно ра-а-анишь…
Так они и обнаружили новую лодку, пришвартованную за большим мусоровозом, подальше от глаз.
– Мистер Кармоди? – крикнул Арчи через баржу в сторону, откуда доносилось пение. – Вы все там?
– Мы все там? – Из-за тюков с мусором на той стороне баржи выплыл круглый розовый шар. – Я надеюсь, угорь меня соси, мы все там! А где носило всех вас, я хотел бы знать.
– Ну, последний час мы ищем вас, мистер Кармоди. Как так вышло, что вы не у нашей швартовки, а здесь, за этим, этой?..
– …Этой свалкой? – закончил за него веселый голос. Рядом с головой Кармоди появилась еще одна голова, тоже круглощекая и розовая, но не бритая налысо. Голова принадлежала женщине, ее ясное немолодое лицо венчала кипа выбеленных кудрей, вольных, как перекати-поле. – Мы пришвартовались здесь, на этой свалке со всеми этими старыми отбросами, потому что прячемся, вот почему. Старый мореман доигрался до того, что нас уже ищут.
Кармоди решил проигнорировать это замечание и энергично замахал руками:
– Эй, парни, сюда. Я уж начал переживать – двадцать часов добираться от Скага. Думал, может, у вас копы на хвосте, мало ли что. Приветствую, Айзек… Эмиль.
