белокурых горцев с прозрачными лицами и очень светлыми глазами. Ему рассказали, что это – чистые потомки крестоносцев, флорентийцы, отступавшие из Палестины через Колхиду и застрявшие на тысячи лет на этих благословенных берегах.
Своеобразие страны затягивало капитана медленно и крепко. Он ходил с Плотниковым на Новый Афон в горы и нашел в горах остатки гранитных римских маяков и мраморные плиты с непонятными надписями. Впервые при виде этих сероватых, как бы восковых плит, капитан почувствовал волнение, – неведомая ему история говорила тысячелетним каменным языком.
Пахло нагретым лесом, под плитами шуршали ящерицы. В сумрачных маяках густо разрастались горы маленьких лиловых цветов. Капитан говорил шепотом. Ему чудилось, что он в Древней Колхиде, небо сверкало над головой, с моря в лес проникали синие, радостные ветры.
По берегам ледяных и шумливых рек песок блестел крупинками золота. Плотников говорил, что это серный колчедан, но капитану нравилось думать, что это чистое золото. Он намыл горсть золотых крупинок, но через день они почернели, и капитан с сожалением их выбросил.
Сидя с Плотниковым в густых зарослях терновника, капитан курил, смотрел, как в лиловый дым табака влетали, гудя, шмели, и слушал рассказ Плотникова. Плотников, спотыкаясь, говорил:
– Вы знаете, я читал… вот в этих, значит, местах… через Колхиду проходила великая дорога в Индию… Это ее остатки… Она шла через Нахарский перевал на Дербент, потом через Персию… Здесь богатые города были… Золото добывали. Сюда ссылали лучших римских людей… Вот под этим камнем, понимаете, может быть, лежит Спартак какой-нибудь или полководец, изменивший Цезарю… чувствуете… сюда Одиссей приезжал за золотом… золотое руно называется… я читал, – это знаете, они так делали… брали баранью шкуру, клали ее вот в такую речонку, например Келасуру, вода в шерсть наносила золотой песок… Отсюда и названье – золотое руно.
– Слушай, Плотников, – сказал капитан. – Вот перейдем к настоящему мирному строительству, тогда двинем, брат, с тобой по этому римскому пути, – обследуем. Академии наук рапорт напишем. Как думаешь, не стыдно будет таким делом заняться?
– Чего ж стыдно, товарищ Кравченко? Дело научное, чистое.
– Так смотри, значит двинем?
– Двинем!
Капитан подумал, что сейчас не хватает Батурина или Берга: они рассказали бы об этом римском пути так, что мурашки забегали бы по коже. Он вспомнил слова Берга: «Что бы вы ни делали, делайте с пафосом, иначе у вас ни черта не получится».
«Что ж, верно, – подумал капитан. – Славные ребята!»
Дома после экскурсии в горы капитан застал письмо Батурина, – запоздалый ответ на телеграмму.
Я пережил жестокое потрясение, – писал Батурин, – говорить о нем не буду, издали вы не поймете. На Нелидовой жениться не собираюсь, бросьте ваши шуточки. Я, прежде всего, ее не нашел. Берг бездействует. Уже июль, а мы ни черта не сделали. Нажимайте, иначе мы сядем.
– На черта мне сдалось нажимать! – пробормотал капитан. – Погоди, получишь второе письмо, тогда запоешь иначе.
Но все же он решил посвятить Плотникова в загадку поисков. Плотников подумал, поплевал на папироску и ответил:
– Ну что ж. Помогу. Дело, по-моему, почти государственное.
Он действительно помог. Через несколько дней он рассказал капитану, что Виттоль опять в Сухуме и сейчас уехал в Очемчиры за табаком.
– Надо ехать вслед, – забеспокоился капитан. – Черт его знает, что у него там в Очемчирах.
Плотников отпросился на два дня, и они уехали. В Очемчирах Виттоля не застали, – час назад он выехал на лошадях обратно в Сухум. Капитан побагровел и стукнул кулаком по столу. Они сидели в лухане.
– Сукин кот! – Он хмуро посмотрел по сторонам. – Опять я зеванул. Надо сейчас же жарить в Сухум.
Духанщик посоветовал сговориться со шкипером Абакяном. Шкипер собирался вечером отойти в Сухум.
Нашли Абакяна. Он сидел на палубе паршивенькой моторной фелюги со странным названием «Ошибка революции» и ел кефаль. Абакян был суетлив, предупредителен, видимо побаивался капитана.
– Что за название такое – «Ошибка революции», а? – грозно спросил капитан. – Что это значит!
– Ницего не знацит. Цветное слово, ницего, – залопотал Абакян и объяснил, что фелюгу построили после революции, фелюга вышла дрянная, вот и назвали ее «Ошибкой».
– Вот здули! Что за народ, ей-богу, черт его знает!
Абакян виновато заморгал глазками и подтянул широченные коричневые штаны. Из-под синей его каскетки стекал пот. Пассажиры были страшные, – как бы чего не вышло (у Абакяна в трюме был запрятан безакцизный табак). Он пошел к духанщику и долго с ним совещался. Духанщик подумал, высморкался в полу бешмета и таинственно поднес Абакяну ошеломляющую новость.
– Чекисты! Тебя доведут до Сухума, и там ты пропал. Сделай так, чтобы не попасть в Сухум. Понимаешь?
Абакян поплевал, поцокал и пошел на берег.
– Ай, ошибка, ай, ошибка слуцилась! – бормотал он, вытирая рукавом пот. Руки его дрожали от скорби. Конечно, он пропал. Уныние плоских и грязных Очемчир усугубляло тоскливое настроение. Он решил удрать раньше срока, но на палубе «Ошибки» заметил страшных пассажиров.
– Сидят, собаки, – прошептал он, – сидят, шакалы, чертовы дети, холера на их головы!
Приходилось подчиниться судьбе.
Вечером в редком тумане снялись с якоря и пошли. Ветра не было. Работал мотор; он сопел и брызгал нефтью. Стук его быстро усыпил капитана и Плотникова. Абакян сидел на руле. Скупые огни Очемчир отодвигались, меняли места, гасли на пустой малярийной равнине. Горы ушли в глубь страны.
Капитан повертелся на палубе, пробормотал, что «у пиндосов и в море блохи», и уснул. Волны шуршали о борта, как разрезанный шелк: «Ошибка революции» шла полным ходом.
На рассвете капитан проснулся и растолкал Плотникова. Подходили к Сухуму; в рассветной мути, полной снов, горели редкие огни.
Капитан потянулся, посмотрел на Абакяна. Абакян спал, обняв штурвальное колесо. Голова его ездила по ободу, каскетка свалилась.
– Ну и дрянной шкиперишка! – капитан тряхнул Абакяна за плечо. – Что же ты спишь, зараза, на штурвале! Суда не нюхал, арестант?
Абакян помотал головой, замычал и свалился на палубу. Капитан отодвинул его ногой, стал к штурвалу и сказал вниз мотористу:
– Ты хоть не спи, черт вас знает! Вот скажу начальнику порта, какие вы моряки.
Из трюма раздалось недовольное бормотанье: моторист не спал.
Капитан взглянул на берег, прищурился и потряс головой, будто сбрасывал сон. Потом снова взглянул на берег.
– Что за лавочка? – пробормотал он и вдруг крикнул Плотникову: – Гляди на берег, видишь?
Впереди были огни, унылый и плоский берег, горы отступили в глубь страны, и капитан узнал вчерашний духан, где ему посоветовали сговориться с прохвостом Абакяном.
– Очемчиры! – проревел он и толкнул Абакяна. Тот вскочил. – Очемчиры, бей тебя гробовой доской! Что у тебя, руль
