Король поднялся с радостным видом, восстал с сидения своего и остался стоять: a женщины остались у подножия престола, все, кроме кормилицы, которая подала ему ребенка, и Король принял Сына на руки; ласково, но недолго поглядел на свое дитя, а потом высоко поднял, чтобы все видели его, положил на стол пред собою, снял со стены за своей спиной свое великое боевое копье и прочертил острием его две черты на лице ребенка, так чтобы они оставили только самый легкий след на нежной коже, но чтобы и первая линия, и вторая слегка кровоточили; но пока младенец жалобно пищал и плакал, чего и следовало ожидать, Король громко вскричал могучим своим гласом:
– Вот, помечаю я тебя знаком Одина, коим были помечены все родичи мои с древних времен, от того часа как появились на земле Боги.
Потом взял он ребенка на руки, положил его на свое место и рек:
– Вот вам новый Владыка – Сын Владыки, Короля и Герцога Народа Двери, уже восседающий на троне Отца своего, и будущий восседать, когда я отойду к Одину, если только кто из народа не оспорит его права.
И пока он так говорил, в дверь чертога вошел препоясанный мечом муж в полном боевом доспехе и с великим копьем в руке, и звеня металлом, прошествовал к высокому престолу, остановился перед Королем, приподнял немного шлем, и вскричал:
– Где же те несогласные, что готовы оспорить его права, или где выставленный ими поединщик? Вот стою я, Неколебимый, Сокол из Соколов Народа Двери, и жду несогласных!
И он вновь опустил забрало, скрывая лице свое. Тут с одной из нижних скамей поднялся муж одноглазый и рослый и вскричал громким голосом:
– O поединщик, зачем оставил ты мясо и пиво, зачем нелепой своей песней нарушаешь нашу общую радость? Снимай свой доспех, друг, садись рядом, ешь, пей и веселись, ибо знаю я твой голод и жажду. Не будет никаких несогласных, ибо все мы братья, дети одной Матери и одного Отца, пусть и состарились они теперь.
И вновь поднялся шум, полный веселого смеха и множества добрых слов. И некоторые рассказывают, что когда промолвил сей муж свои слова, древний кметь и ветхая старица, сидевшие рядом с Королем, как бы переменились и явились глазам людей такими, какими были во цвете дней своих – могучими, прекрасными и веселыми; а еще говорили, что никто не знал этого одноглазого мужа, и откуда он явился в чертог, а когда стали искать его, оказалось, что исчез он неведомо как и куда. А еще говорят, что древняя чета подошла к колыбели, пригнувшись, оба по очереди поцеловали ребенка; и старец взял свою чашу, и смочил губы младенца красным вином, a старица сняла со свое шеи ожерелье из золота и серебра, украшенное янтарем, уложила его на грудку ребенка и молвила голосом столь сладостным, словно не довлела над ней тяжесть прошедших лет и зим, и многие слышали слова ее:
– O Владыка сегодняшнего вечера, долгой жизни тебе и здоровья! Многим женщинам суждено с вожделением смотреть на тебя, и немногим из них удастся не полюбить тебя.
Тут кормилица забрала малыша и отнесла в альков, в котором лежала Матерь его, и народ возвеселился радостью великой, больше которой радости не бывает, и никто из бывших тогда в чертоге во всей жизни своей не ведал большей радости и блаженства, чем в тот вечер. A старый кметь сел возле Короля и погрузился в веселую беседу с ним, и во многих словах рассказал о том, чего не ведал Король; и все речи его были о мужественных деяниях, и о жизни Предков, и неведомых повестей о Народе Двери, о том, что совершили они, о горестях, которые испытали, и о радостях, которые заслужили на земле и под небесами, и на бурных водах морских. И Король сделался особенно счастлив, выслушав речи старца, и решил попытаться запомнить все слова его на всю свою жизнь; ибо подумалось ему, что, расставшись в тот вечер с древней четой, никогда более ее не увидит. Так шло время, и кончалась ночь, ибо все это происходило зимой, когда, по сути, нет дня, и ночи разделяет недолгая заря. И вот Король оторвался от беседы, и окинул взглядом чертог, и мало осталось в нем людей – если не считать тех, кто спал, привалившись к стенам – так быстро пролетела ночь пира, что гости или разошлись по домам или уснули. Тут он сам ощутил себя человеком, очнувшимся от сна, повернулся к древним гостям своим, не чая уже снова увидеть их. Однако сидели они, как и прежде рядом с ним, по правую руку и левую; так что молвил он:
– Гости мои, от всей души благодарю вас за компанию, за добрые слова и благородные повести, разогнавшие мрак земного жития нашего, и ведаю я, что наутро восстану мудрейшим, чем был прежде. A теперь мнится мне, что немолоды вы и устали, конечно, с дороги и от шумного праздничного веселья в пиршественном чертоге, и не смею более оставлять вас без отдыха, хотя велико счастье внимать словесам вашим. Подымемся же наверх, и я проведу вас в лучший альков, где вас ждет мягчайшая из постелей, и место приятное и удобное для того, чтобы провести в нем остаток ночи, и дождаться восхода солнца, ибо поздно восстанет светило, поелику сейчас дни зимнего солнцестояния, самые темные дни года.
Так ответствовал ему старец:
– Благодарю тебя, о Сын Рода; но случилось так, что надлежит нам вершить путь в край, куда более далекий, чем ты можешь представить; ибо, пора нам возвратиться назад, в землю, из коей вышли мы долгие годы назад… когда еще не строили домов на этой земле между горой и морем. Посему, ежели хочешь почтить нас, проводи нас недалеко по дороге, выведи нас на просторную землю за стенами твоего бурга: тогда расстанемся мы, оставаясь навсегда друзьями, и ты и твои, и я и мои.
– Невеликая просьба, – ответил Король, – готов был сделать для тебя много больше, но будь так, как ты хочешь.
И поднялся он со своего места, и они вместе с ним, и прошли через чертог между спящими и скамьями, еще недавно полными веселого и шумного люда, и вышли они из чертога прямо на улицу бурга. Открыты были его ворота, и никто не стерег их, ибо не было таких, кто готов был нарушить мир Йоля; так что Король шел в своем праздничном одеянии, и оба гостя
