class="p1">– Ну, что же?
– В древней Греции я был бы героем, – ответил он с плохо сдержанной злобой, – а здесь я никто. У меня нет профессии. Я даже не знаю, сколько разрядов в тарифной сетке. Сейчас я – самоубийца. Вам этого достаточно?
Батурин услышал сдержанный смех.
– Бросьте дурить. Вы не похожи на самоубийцу. Почему вы ищете Пиррисона?
– Это занятие мне по душе. Я думал так, когда согласился его искать. Теперь я думаю иначе. Я ищу Пиррисона по поручению инженера Симбирцева.
– Кроме Пиррисона, он никого не поручал вам искать?
Батурин молчал. Он решил, что не надо скрываться, иначе провалится весь его план.
– Вы слышите? – Она тронула его за рукав. – Что ж, вы не хотите отвечать?
– Я ищу Пиррисона и вас.
– Это подло! – сказала она резко. Они остановились на пристани. Спазмы душили ее, она не могла говорить. Батурин насмешливо посмотрел на нее и заметил длинные ресницы.
«Как у Вали», – подумал он и пристально вгляделся в ее лицо. Оно было измучено, широкая боль стояла в глазах. Батурин подумал, что вот эта женщина – жена Пиррисона, и вздрогнул от отвращения, от жалости, от мысли, что ее ждет, может быть, судьба Вали.
Старики с фонарями безмолвно удили бычков и сиреневую розмаринку. Чугунный маяк позванивал от вертевшегося фонаря, и то вырывался, то падал во тьму кузов турецкой барки.
– Это подло! – повторила она и отвернулась. – Это сыск! Как он смеет врываться в чужую жизнь! Как смеете вы…
«Ростислав» и «Алмаз» за республику,
Наш девиз боевой – резать публику, —
орали на пристани мальчишки.
– Давайте договоримся, – сказал Батурин резко. – Ни Пиррисон, ни вы мне не нужны. Ни мне, ни Симбирцеву, ни двум моим товарищам, которые ищут вместе со мной, – один на Кавказе, другой в Севастополе. В вашу жизнь никто не врывается. Мы ищем дневник вашего брата. Вы сами понимаете, что такая вещь не может быть частной собственностью. Вот и все. Я не сыщик.
Батурин закурил; при свете спички она мельком взглянула на него.
– Я не сыщик, – повторил он и поморщился. – Вы зря хотите обидеть меня. Эти поиски стоили мне дорого, они переломали мою жизнь (Батурин покраснел). Раньше я был пуст и скучен. Я был болен вялостью и отсутствием дерзости. Теперь не то. После того, что я испытал, никакими словами вам не удастся унизить меня.
– Что же случилось? – почти испуганно спросила она. – Я не понимаю. Договаривайте до конца.
– То, что случилось, к делу не относится. Дневник у вас?
– Нет.
– Где же он?
– У Пиррисона.
Батурин быстро повернулся к ней.
– Да, у него, – повторила Нелидова тихо.
– Где сейчас Пиррисон?
– Я не знаю.
– Не знаете? Хорошо. Так или иначе, мы его найдем. След в наших руках.
От моря тянуло неуловимым запахом ночи.
– Я сказал вам все. А что вы можете сказать мне? Я шпион, я действую подло – ладно! Пиррисона вы, кажется, ищете так же, как и я. У нас разные цели, но задача одна. Мне посчастливилось, и я нашел вас. Что же дальше? Вы согласны помочь нам или нет? Вы многое знаете о Пиррисоне, – если вы поможете, он будет найден быстро и все окончится, как в добродетельных американских фильмах: мы отберем у него дневник, а вы…
– А я?
– Вам вернут мужа.
Батурин был груб. В первый раз он так резко и не скрываясь говорил с женщиной. Он ждал дерзости и, как всегда, ошибся.
Нелидова молчала.
– Я жду. Если вместе – будем действовать; если нет – мы будем искать сами, как искали до сих пор. Конечно, когда Пиррисон будет найден, мы вас известим.
– А если я не согласна, что вы будете делать?
– Первым пароходом я уеду.
– Бросим играть в прятки, – Нелидова встала, глаза ее блестели в темноте. – Слова о сыске не относились к вам. Вы грубы, это естественно. Вы говорите, что поиски переломали вашу жизнь. Переломы даются трудно, но согласитесь, что я здесь ни при чем.
– Вы многого не знаете, – вырвалось у Батурина.
– Возможно. Не будем спорить. Сейчас я ничего вам не отвечу. Лучше завтра. Я плохо даже понимаю, что вы говорите. Ведь у меня же был обморок; неужели так трудно понять, как я разбита!
Батурин покраснел: он ждал дерзости и услышал почти мольбу.
– Ну, не сердитесь, – она взяла Батурина за руку. – Отложим до завтра. Проводите меня, я покажу вам, где я живу.
Жила она на горе, недалеко от порта. По дороге Нелидова украдкой разглядывала Батурина. Он нервно курил, свет папиросы освещал его лицо, и оно казалось то молодым и печальным, то резким и суровым.
На рейде прогудел пароход. Из садов пахло политой землей. Около базара к Батурину подошел Червонец, попросил папироску и прошел немного рядом, перекидываясь с Батуриным короткими фразами.
– Что ж давно не приходишь? – спросил Червонец с упреком. – Ты, гляди, нас не бросай.
– Ладно, приду.
Нелидова остановилась у маленького сада. Она просунула руку сквозь решетку калитки, чтобы отодвинуть засов, и у нее расстегнулся и упал браслет. Серебряный, короткий звон напомнил Батурину те дни, когда он искал женскую руку с этим браслетом, жаркие месяцы среди пыли, моря, степей и кофеен.
Он нагнулся, чтобы поднять браслет, и в темноте их пальцы встретились. Ее рука дрожала.
– Вы устали, – Батурин открыл калитку. – Правда, странно – кабачок в Альпах и пыльная Керчь?
Несколько мгновений она молчала.
– Вы придете завтра вечером, – твердо сказала она. – Я хотела сказать вам… мы будем искать вместе. Я согласна.
Голос у нее дрогнул от невидной в темноте улыбки.
– Завтра вы расскажете то, что недоговорили сегодня!
– Вряд ли.
Батурин шел к Сиригосу. Сознанье было затоплено прозрачной темнотой. Он думал, стыдясь своей мысли, что расскажет Нелидовой все, и ему станет легче. Впервые он понял, как горько без друзей.
«Так вот шатаешься один и наскочишь на смерть».
Ему снились дикие керченские камни. По ним бежала прозрачная вода, она пахла простыми цветами, и старухи протягивали ему граненые стаканы с этой водой и шептали:
– Купите на счастье, молодой человек!
С утра дул белый (так казалось Батурину) и сырой ветер. Перепадали тихие дожди. Батурин шел на пристань: пришла телеграмма от Берга, что он приедет с первым пароходом.
На пристани горами было навалено прессованное сено, пахло лугами, под настилом урчала мыльная вода. Батурину под дождем понравилась Керчь, – в чистых лужах плавали листья, неизмеримая морская
