Собирать надо, учила Мамочка, на заре и в сумерках – когда дверь приоткрыта лишь на тоненькую щелку. Какая дверь? Я часто размышляла об этом, но не решалась спросить. Наверное, догадывалась, что за дверь, но приоткрытость ее меня пугала. Конечно, не только из-за двери мы собирали на заре и в сумерках: народу меньше и разговоров тоже. Казалось бы, что предосудительного в двух женщинах, собирающих в поле траву! Ан нет, всех это остро волновало, и каждый раз я прямо нутром чувствовала, как начиналось: «Опять эта Каллен с девчонкой отправились на свое темное дельце!»
Ну и пусть, думала я. Нам-то что! Но Мамочка не позволяла себе такого легкомыслия. Я в силу молодости не знала того, что было хорошо известно ей. К примеру, что не стоит доверять тем людям, которым ты помог. «Молчи как дуб и ничего не записывай».
Я относилась к сбору трав как к священнодействию и не стеснялась его. Что мы со всей этой добычей делали? Сушили, вялили, отжимали и настаивали, перетирали в порошок и вымачивали. А многое выбрасывали. Все, что не пригодилось, потеряло лечебные свойства, оказалось собранным не в ту фазу луны или когда слишком стемнело. А я, как попка, все повторяла и рьяно выполняла указания, хотя частенько в них сомневалась.
Если бы вы знали, как красиво на рассвете в умытом росою поле, когда с земли дымками поднимается туман! Когда, едва касаясь влажной травы, ты будто нарушаешь чей-то сон. А в сумерках! Ты собираешь листья или ягоды, а кажется, что трогаешь руками сами сумерки, скатавшиеся в ватные комочки. Хоть на катушку их наматывай, такие осязаемые. Белые комочки по утрам, темные по вечерам.
Тем утром, когда, груженные мать-и-мачехой, мы шли домой, Мамочка вдруг встала как вкопанная, опершись на клюку.
– Задница чешется. К чему бы это?
Ее вечная присказка.
– Не знаю, – сказала я.
Она всмотрелась куда-то в даль, за поле.
– Мы далеко не все обговорили.
Какое там! Мы даже не начинали. Но почему-то в тот день ее «не все» меня испугало. Испугало сильно, даже сильнее, чем когда в тринадцать лет она меня показывала госпоже. Скорее всего, меня насторожило, как она это сказала: отстраненно, не глядя мне в глаза, всматриваясь в даль.
– Что ты задумала, Мамочка?
– Это не я задумала, а судьба. Судьба задумала.
– Иногда мне кажется, что это одно и то же.
– А тебе не кажется, что ты грубишь?
– Мамочка, умоляю, не томи.
– Скоро тебе нужно будет Обратиться. А если я до этого помру? Кто тебе поможет?
– Мамочка, ну сколько можно говорить о смерти? Ты же здорова как бык.
– Я чувствую, что наше время было и ушло.
– К чему такие мрачные мысли!
– Да уж какие есть. Кто это к нам пожаловал?
Действительно, на пороге нашего домика стояла женщина. Черная шляпка-колокол была надвинута на глаза, как будто гостья хотела остаться незамеченной. Я эту женщину не знала.
– Понятия не имею. Интересно, что ей нужно?
– Кажись, я эту кралю знаю. Ой, не к добру.
Когда мы подошли, возникло секундное замешательство.
– Мамочка, Осока… – начала женщина. Она казалась встревоженной. – Я Джудит, дочь Долл.
И только тут я поняла, что знаю и ее, и Долл. Долл была «избранной», как Мамочка, но что-то между ними разладилось, когда я была еще ребенком, поэтому я их много лет не видела. На Джудит была длинная вельветовая юбка, сапоги на шпильках, в ушах болтались огромные кольца. Она кивнула мне как старой знакомой. Глаза ее сверкали, и я подумала: интересно, они только сейчас сверкают, потому что она нервничает, или всегда?
– Я знаю, кто ты, – сказала Мамочка. – Что случилось?
– Сначала я думала зайти в дом и подождать там, но потом решила: вдруг вы рассердитесь. Вот и ждала на крыльце.
Мамочка никогда не запирала дверь. Уходя, она специально оставляла ее полуоткрытой, чтобы все видели, что она скоро вернется. Протиснувшись мимо Джудит, она жестом позвала нас в дом.
– Чего ты мямлишь, заходи. Что стряслось? Зачем пришла?
Поднять глаза на Мамочку Джудит не решалась. Думала, что будет легче, если она расскажет новость, глядя на меня.
– Мамочка, это касается Джейн Лоут. Она умерла.
6
Мамочка грузно опустилась в кресло рядом с камином. Клюка со стуком упала на пол, откуда я через мгновенье подняла ее и водрузила на вешалку. Левой рукой Мамочка схватилась за голову, правую уронила на колено. Лицо ее мгновенно осунулось. А ведь она и вправду постарела. Такой я ее видела впервые. Она была раздавлена: она, которая всегда была готова дать отпор любому, которая с голыми руками шла на здоровых мужиков!
Я заглянула в невыносимо честные глаза Джудит, заметила, как удивительная синева радужки перетекает в изумрудную зелень.
– Что говорят? – спросила я.
– Рассказывают, что она поела грибов и, вероятно, отравилась. Что она собрала их утром в поле и приготовила на завтрак.
– А доктор с этой версией согласен? Как фамилия шарлатана? Не Блум ли?
Джудит поморщилась и отвернулась:
– Пока согласен. И все бы ничего, да сестра Джейн тоже, оказывается, ела эти треклятые грибы, и теперь она всюду трезвонит, что с нею почему-то все нормально.
– Конечно нормально, если ядовитый гриб был всего один и достался Джейн.
– Так-то оно так, но мы же понимаем, что дело не в грибах.
– Кому известно, что она ходила к Мамочке?
Джудит пожала плечами.
Я напряженно думала. Не поспевала за собственными мыслями.
– Надо забрать у них Мамочкину банку. Она должна быть где-то в доме.
– Легко сказать! Хотя… я учила ее младшего брата. Могу зайти к ним. Типа выразить соболезнования и все такое.
Я вспомнила: Мамочка рассказывала, что одна из «избранных» работает учительницей в школе. Джудит так странно посмотрела на меня – будто отсчитывала, сколько пройдет секунд, прежде чем я отвечу.
– Серьезно? Ты сможешь попасть к ним в дом?
– Не знаю, но я могу попробовать.
– Пожалуйста, Джудит, ради Мамочки! Пожалуйста. И если по дороге наткнешься на ядовитую энтолому, возьми ее с собой, брось где-нибудь на кухне, чтобы заметили. Она очень похожа на майский гриб.
– Тебе не кажется, что ты просишь слишком много? Возможно, все и так уляжется.
– Возможно.
Мне нужно было присмотреть за Мамочкой, которая так и сидела в совершенном очумении, не произнося ни слова. Я проводила Джудит до двери:
– Давай так. Если кто-нибудь спросит, скажем, что Джейн приходила, но Мамочка ее отослала, потому что срок был слишком большой. Да, так и скажем. Но только если кто-нибудь спросит.
Джудит легонько коснулась пальцами моей щеки:
– Я напишу тебе мой адрес. Заходи в гости. Мне кажется, мы похожи. Вдруг тебе станет одиноко!
Порывшись в сумке, она извлекла оттуда ручку и клочок бумаги. Склонилась в шляпке-колоколе над бумагой и стала похожа на диковинный лесной цветок. А я стояла и думала: неужто в кои-то веки судьба послала мне друга? Проводив взглядом, как она выпорхнула за калитку и чуть ли не поскакала по тропинке, я возвратилась в дом и налила Мамочке хорошую порцию сливянки.
– Профурсетка, – резюмировала она. – Чистая профурсетка эта Джудит.
– Да, Мамочка.
– А ты заметила, как у нее глаза меняют цвет?
– Заметила, Мамочка.
– Не знаю, можно ли ей доверять.
– Да, Мамочка.
Но долго сосредоточиваться на чем-нибудь другом у Мамочки не получалось. С маниакальным упорством ум возвращался к одному и тому же.
– Я ведь всегда так осторожна, – повторяла она. – Всегда.
– Я знаю, Мамочка. Знаю. Выпей, тебе сегодня досталось.
– Даже когда промахиваюсь, то в меньшую сторону. Я думаю: ну, если не подействует, видать, так тому и быть.
– Мамочка, твоей вины тут нет. Здесь дело в чем-то другом. Кто знает: может, эта идиотка действительно сожрала поганку. Или пила не так, как ты велела. Или вообще пошла к кому-то другому. Возможны тысячи причин.
– Мне бы узнать, что там произошло. Сильное кровотечение? Или рвоту не смогли остановить? Если бы я только знала, если бы за мной послали, я бы спасла ее. За всю жизнь со мной такого не случалось.