Ознакомительная версия.
Валерия Лисичко
Одинокий отец с грудным ребёнком на руках снимет жильё. Чистоту и порядок гарантирую
Вот он – герой нашего времени. Прошу любить и жаловать: Вольдемар Сгущёнкин на пороге скорбного жилища… Но всё по порядку. А начнём мы с крушения многолетнего союза.
Глава 1 Развод подкрался незаметно
Вольдемар Сгущёнкин перебирал пальцами по столу.
– По крайней мере, – думал он, – у меня не пятеро детей, как у Сан Саныча. Вот хохма была бы, уйди от него жена.
Вольдемар захихикал, вообразив такую картину. Правда, его хихиканье сдулось на втором «хи». Какая ему разница до благополучия других семей, когда его собственная раскололась на два лагеря: он и две выглядывающие из-за баррикад тётки, одну из которых он, кажется, всё ещё любил. Привычка – штука тонкая, особенно если настаивалась 15 лет.
Теперь его вторая половина разъезжала на его же автомобиле со своей любимой Олюшкой, а он, как верный баран, сидел дома с ребёнком. Ему, наивному, казалось, что супруга нагуляется, перебесится, и шлюпка их семейного счастья наконец-то поймает попутный ветер. Да и жена в последнее время стала ласковее.
«Развод» – это громогласное слово снарядом выстрелило в сегодняшнее утро. И Вольдемар ещё не оправился от «контузии».
Красным знаменем на поле военных действий торчал Толя – полугодовалый сын четы Сгущёнкиных. Им и его благополучием яростнее всего размахивала Нора – пока ещё жена Сгущёнкина. И главным аргументом в пользу благополучия ребёнка служило раздельное проживание.
– Нужно разъезжаться, – настаивала Нора. – Квартиру я продам – уже нашла риэлтора. Мы с Олей дом построим… Свежий воздух, природа, благодать…
– А я? – робко спросил Сгущёнкин.
– А что ты?! – возмутилась Нора и ударила ладонью по столу. – Ты же мужчина. А мужчина, уходя из семья, оставляет всё этой самой семье.
В её голосе чувствовался дух патриотизма, а за плечами, кажется, пузырил под напором ветра флаг революции.
– Но я не ухожу из семьи, – неуверенно возразил Вольдемар.
– Понятно, убеждать тебя бесполезно! Слов ты не понимаешь. И на кого я потратила лучшие годы своей жизни?!
Рассуждая о загубленной молодости и о никчёмности мужчин, Нора удалилась в неизвестном направлении. От воспоминаний и размышлений Вольдемара оторвал телефонный звонок.
– Алло, – Сгущёнкин снял трубку.
– Вольдемар, – услышал он серьёзный голос супруги. – Я нашла хороший вариант жилья.
Хороший вариант вначале представлял из себя уютную квартиру. Поразмыслив, супруга, решила, что квартира – это много (действительно, зачем одинокому человеку столько пространства?) – хватит и комнаты.
– Хотя, к чему тебе целая комната? – продолжала рассуждать Нора. – Хватит и угла в комнате – так даже веселее – всё не один. Возьмёшь себе кровать, или даже матрац и тумбу, ту, которую нам ещё твоя мама дарила, а деньги в дом вложим. Всё равно ведь дом твоему, ни чьему-то там, сыну достанется. Твоей кровинушке.
Жена продолжала в красках расписывать все плюсы найденного ею варианта: прекрасную атмосферу его будущего дома, опрятность, ремонт, милых соседей. И чем старательнее она распиналась, тем живописнее представлялось Вольдемару ветхое жильё на краю мира (два перекладных автобуса от далёкой железнодорожной станции по направлению к городу Можайск). Рама, благополучно вывалившаяся из окна, дверь, идущая вдоль косяка приятной, радующей глаз, волной. Пол, конечно же, деревянный, и если не прогнил, то по центру комнаты зияет прожжённая костром дыра. Соседи – безусловно, «приятные» алкоголики с тридцатилетним стажем, не прочь умыкнуть что-нибудь, что можно продать…
И вот в углу этого скромного, но, по словам жены, уютного жилища вырастет кровать, под которой скромно примостится чемодан, а в изголовье встанет подаренная мамой тумбочка. В тумбочке – за неимением другого места поселится сын. Вначале пространство внутри тумбы покажется сыну, завёрнутому в одеяло и пелёночку, огромным. Пройдёт время – и вот сынок уже вбежит в свою тумбочку, а в один прекрасный момент просто не сможет выйти из неё, и останется там – утром откроет дверцу проветрить жильё, вечером с шумом захлопнет. А потом приведёт в тумбочку жену. И заживём!
– Ну, ничего, – подсказал внутренний голос. – Через пять лет обещают апокалипсис. На этот раз точно не обманут. Так что ещё немного потерпи и. Волна нахлынула на представляемое жилище.
Казалось бы, конец… но через отверстие от похищенного течением окна, лихо оседлав тумбочку с сыном выплывает Вольдемар Сгущёнкин, загребая деревянной ножкой от кровати. И гребет он к светлому будущему.
– Я предпочту остаться в нашей квартире, – прервал Вольдемар сказочный рассказ супруги.
– Это невозможно, – безаппеляционно взвизгнула она. – Девяносто процентов жилья принадлежит Толечке, а Толечка – это мамочка, – сын и мать единое целое. А мать – это я. Я о тебе ещё забочусь, варианты ищу, а ты – неблагодарное животное!..
– Норочка, квартиру мы взяли, продав мой участок и комнату в коммуналке, тоже мою.
– Бессердечный человек! Нет, вы посмотрите – думает только о себе! А ребёнок? О нём ты подумал? Всё ради Толечки, ради его благополучия.
И Нора продолжила увещевать о плюсах найденного ею жилища.
Она убеждала и убеждала, убеждала и убеждала и, в конце концов, убедила.
Смиренное «да» сорвалось с уст Сгущёнкина, и удовлетворённая Нора повесила трубку.
– Как она умудрилась меня уговорить? – ужаснулся Сгущёнкин содеянному. – Я собственноручно подписал себе приговор.
Глава 2 Развод собственной персоной
К судебному процессу Вольдемар Сгущёнкин готовился заранее. Он планировал произвести на судью самое благоприятное впечатление, и перетянуть чашу весов в свою пользу. Он, наивный, всё ещё лелеял тайную надежду сохранить треснувший по всем швам союз.
Сгущёнкин достал старый шерстяной костюм, подшил его и отгладил. За неимением другого, он собирался в эту тёплую весеннюю погоду щеголять в шерстяном. Также Вольдемар нагуталинил обувь и сходил в парикмахерскую. Утром он начисто выбрил лицо и спрыснулся одеколоном «Звезда», не первый год настаивающимся в холодильнике.
В костюме, стриженный, выбритый, с застенчивым румянцем на щеках, Вольдемар предстал перед судьёй – суровой женщиной с ртутно бегающими глазками.
Нора вошла в зал заседания после супруга, вымотанная, заплаканная, с поплывшим от слёз скромным макияжем. Судья кинула придирчивый взгляд на Сгущёнкина, затем на мадам Сгущёнкину.
По выражению её лица Вольдемар понял, что выводы судья сделала не в его пользу.
Действительно, Сгущёнкины смотрелись на удивление контрастно.
То ли от нервов, то ли от излишне согревающего шерстяного костюма, Сгущёнкин покрылся испариной. Объявлением о слушании бракоразводного процесса судья открыла заседание.
Слово предоставили истице, то бишь гражданке Сгущёнкиной. И она, давясь грудными вздохами и придыханиями, а также не забывая промокать глаза бледно розовым платочком и периодически всхлипывать, поведала суду всю историю их со Сгущёнкиным брака.
Истина, как ни странно, произвела шокирующий эффект не только на судью. Вольдемар с трудом узнавал в рассказе свой священный союз. Из рассказа Норы выходило, что жизнь четы Сгущёнкиных – это нищета, приправляемая запоями, и, как следствием, пьяными истериками Вольдемара (здесь благоверная не забыла упомянуть как это вредно, даже опасно для ребёнка). А как бонус: вредоносные паразиты-родственники. За 15 лет с чудовищем-Вольдемаром Нора постарела и разочаровалась в жизни (за 15 лет без него этого бы не произошло). И теперь она, жертва мужа-тирана, собрала волю в кулак и умоляет суд развести их.
– Ради ребёнка, ради его благополучия, я как мать… – аргументировала Нора. – Бремя брака с этим человеком непосильно тяжело для меня. Я старалась, я пыталась быть сильной… Прошу суд развести нас сегодня же, обратив внимание на особые обстоятельства, без месяца ожидания. Иначе я боюсь, что через месяц сил, подаренных мне Небомдля этого спасительного рывка, не хватит… Через месяц во мне уж ничего не останется, – увещевала суд Нора.
В конце, после особенно трагической паузы, Нора не забыла подать на алименты и попросить суд разрешения на операции с жильем, мотивируя прошение интересами ребёнка и тем, что она – мать.
Сгущёнкин, конечно, пытался вставить свои разъяснения в безукоризненное повествование жены, но суд слово ему не давал и не гнушался об этом напомнить. К концу Нориного рассказа уши Сгущёнкина налились краской, а со лба сошла первая волна пота.
Судья, явно проникшаяся чёрной долей истицы, наконец обратилась к гарцующему от негодования Сгущёнкину.
Ознакомительная версия.
