Ознакомительная версия.
Надежда Беленькая
Рыбы молчат по-испански
С любовью и благодарностью Ляле Костюкович за идею,
Юлии Добровольской за поддержку и понимание,
Борису Пастернаку за издание,
Галине Хондкариан за участие,
Любе Сумм за дружбу;
мужу, маме, детям – за терпение.
Эти события происходили на самом деле.
* * *
Когда на ранней заре Ксенин джип выехал из Москвы, его окружила такая непроглядная ночь, что Нина испугалась: как будто нырнули в подземный тоннель.
От темноты зрачки ломило, как зубы от кислятины.
И никакой надежды на свет в конце тоннеля – ни проблеска, ни полоски в небе, обещающей утро.
Только фары джипа освещают дорогу.
«Дэвид Линч, “Шоссе в никуда”», – вспомнила Нина.
Испанцы на заднем сиденье притихли, но Нина чувствовала, что они не спят.
Может, тоже думают про Линча.
Или про свет в конце тоннеля.
Роса протянула руку и осторожно коснулась Нининого плеча.
– Пожалуйста, – попросила она, – уточни у Ксении, сколько километров до Рогожина…
Нина вздрогнула – голос прозвучал неожиданно громко.
Перевела вопрос.
– Двести, – сухо ответила Ксения, не отрывая глаз от светового пятна впереди, похожего на желтую бабочку.
«Нельзя ее отвлекать, – подумала Нина. – Такая опасная дорога…»
– Прошлой зимой, – неожиданно заговорила Ксения, словно услышав ее мысли, – возвращаюсь вечером в Москву. С испанцами… Смотрю – впереди фура. Черная, страшная… Габаритные огни забыли включить, сволочи… Чуть не вписалась…
– Ужас… – сочувственно бормочет Нина. Она не знает точно, что такое «габаритные огни», но живо представляет черную громаду, о которую вот-вот разобьется маленький серебристый джип.
Светает – как будто в кювете с раствором медленно проявляется черно-белая фотография. Смутные очертания за окошком становятся более контрастными. Мрак отделяется от света, небо от земли. Зрачки уже не ломит от клубящихся пятен, и бабочка не скачет впереди так желто и ослепительно. Вот пробежала сосна. Стайка юных берез чуть не выскочила на дорогу – посмотреть, кто тут едет с московскими номерами? Мелькнул темный дом – так неожиданно, что Нина вздрогнула и обернулась, провожая его глазами.
Вдоль трассы с обеих сторон тянутся заснеженные поля.
– А ты вообще откуда? – спрашивает Ксения.
Она взбодрилась – видимо, напряжение ночной дороги слабело.
– В университете преподаю. На филфаке. Учусь в аспирантуре, – отвечает Нина, с трудом отрывая взгляд от плывущего за окошком пейзажа.
– А как меня нашла?
– Позвонила знакомая. Сказала, что ищете переводчика на два дня. Она сама собиралась поехать, но не получилось.
– Как зовут знакомую?
– Юля.
– Не помню такую…
– Может, ее тоже кто-то попросил.
– А как же университет?
– В смысле? Ах да – сейчас каникулы.
– Каникулы… Совсем про них забыла… Что-нибудь еще Юля твоя говорила?
– Ничего. Сказала только, что они ребенка усыновляют и нужен переводчик… А вы давно с испанцами работаете?
– Давай-ка лучше на ты. Работаю восемь лет. Сперва были американцы, теперь вот испанцы. Четыре переводчицы сменила… Ты им, кстати, скажи, что в департаменте нас сегодня принять не смогут. Перенесли на завтра.
Нина перевела. За спиной послышалось беспокойное оживление.
– Они спрашивают, разрешат ли им сегодня увидеть дочку.
– Нет, конечно. Без направления не пустят. Переночуем в гостинице, а с утречка сперва в департамент, потом в дом ребенка…
Пустынная трасса оживала. Впереди, грохоча и рассыпая снежную пыль, неслись грузовики. Давя на газ, Ксения обгоняла сонные легковухи – в основном «жигули», «нивы», одну разлапистую «волгу», такую грязную, что определить цвет было невозможно. Постройки вдоль дороги становились более основательными, деревянные избы сменились каменными домами. Неожиданно из-за угла вывернули рельсы, по ним навстречу проехал трамвай. Потянулась чугунная изгородь, за которой белел заснеженный парк с черными бутонами озябших ворон.
Мутные сумерки. Люди спешат на работу.
Таким Нина впервые увидела Рогожин.
* * *
Скажи, по каким местам пролегают твои маршруты – и я скажу, кто ты.
Что если, соединив все эти точки на карте, мы узнаем про себя что-нибудь особенное – увидим силуэт судьбы, тайный знак, которым каждый отмечен? У одного получится пентаграмма, у другого – треугольник, у третьего – квадрат, по равным сторонам которого человек носится всю жизнь как белка в колесе. Но скорее всего это будет цветок, чья сердцевина – какая-нибудь захудалая станция метро, где у человека дом, а лепестки – районы, куда он наведывается по работе или по какой-то другой надобности.
У одних – колокольчик, у других – ромашка, у третьих – гвоздика или чертополох.
Силуэт Нининой судьбы представлял собой трапецию, расположенную между четырьмя точками на карте Москвы. Конечно, время от времени появлялись новые маршруты, но это случалось нечасто, и поэтому на ее личной карте они были бы обозначены бледным пунктиром.
Ехать рано утром куда-то за двести километров по заснеженной трассе – ничего похожего в ее жизни еще не было, и Нина с любопытством рассматривала незнакомые места. Пригород остался позади, они оказались в центре. Пересекли мост, под которым белела замерзшая речка. Проехали по главной улице – разумеется, это была улица Ленина, которую в большинстве русских городов не успели, да и не собирались переименовать, – затем свернули в один из переулков, сделали круг и снова выехали к реке. Спешить было некуда, и, катаясь по городу, Ксения размышляла, как провести день.
– В общем, – сказала она, притормозив возле заведения с надписью «Пиццерия», – для начала позавтракайте. Гостиница забронирована, но не сидеть же в номере целый день. Тяни время, его у нас полно. Будут спрашивать – говори честно, что ничего не знаешь. Ладно, давайте.
Она махнула испанцам рукой и захлопнула дверцу.
Джип заурчал и, переваливаясь на темных волнах слежавшегося снега, покатил к шоссе.
* * *
Когда отдыхаешь после трехчасовой зимней дороги – на улице пасмурно, снег забился в протекторы и тает, круглая лужа расплывается возле ботинок, на столе кусок пиццы и кофе, а напротив квадратное во всю стену, от пола до потолка, окно – холодная с капельками воды стекляшка, – кажется, что мир – это то, что внутри: провинциальная кафешка со столиками. Обычная недорогая забегаловка, где народу полно, и все тихо гудят, как примороженные пчелы. В такой пиццерии каждому найдется место – представителям мелкого и среднего бизнеса, дворникам, уличным торговцам, студентам, менеджерам сетевого маркетинга, краснолицым деревенским здоровякам с большущими руками, тетке с комнатной собачкой, которая то и дело высовывает старушечью головку из сумки, и тогда тетка утрамбовывает ее обратно, нажимая сверху ладонью, как дрожжевое тесто в кастрюле.
На носу у дамы с собачкой – солнцезащитные очки, хотя солнца нет и в помине.
Пиццерия в центре Рогожина – это и есть весь мир.
Универсум. Ойкумена. Орбис-террарум. Эль-мундо.
В первую очередь, конечно, эль-мундо – с Ниной и испанцами, сидящими напротив.
А квадратное окно во всю стену – это как бы не мир, а нечто за его пределами. Аквариум для привлечения посетителей. Вместо воды – новенький снег. Вместо водорослей – деревья, белые, как будто их окунули в сметану. Вместо рыб – пешеходы и машины.
Нина осторожно разглядывает деревенских. Приехали в Рогожин по каким-то своим делам. Все-таки – крупный город, столица региона. Перед ними рюмки, наполненные чем-то прозрачным, а если внимательно приглядеться – отражение в каждой рюмке в точности повторяет пиццерию, Нину, испанцев, окно.
Все здесь какое-то странное, немного ненастоящее. Даже испанцы кажутся Нине особенными. Как бы не очень-то испанцами. Не вполне. Во всяком случае, они отличаются от тех, к которым Нина привыкла, пока жила в Барселоне. Конечно, Страна Басков – это тебе не Каталония. Роса почему-то отправилась в Рогожин в юбке, а не в джинсах, как путешествуют все нормальные путешественницы, и с накрашенным ртом – обычно европейки почти не красятся, тем более в дорогу, подрисуют изредка губы розовым, и все. А у этой две такие вишневые лодочки с темными бортиками. И зубы за ними мелькают. Белые. Бла-бла-бла – рассказывает Нине про свою испанскую жизнь.
Дует на остывающий кофе.
Белая сливочная пенка убегает от сложенного трубочкой рта на противоположный конец чашки, обнажая поверхность, черную, как зимнее море.
Еще чуть-чуть и выпрыгнет на блюдце.
Из-под чашки выползает пятно, расползается по салфетке.
В стеклянном аквариуме напротив – сумерки.
– Работаем в школе, – Роса откусывает пиццу и запивает кофе. – Я преподаю математику, а Хосе – химию. В основном дети иммигрантов. Арабы, марокканцы, но есть и литовцы, украинцы. Родителям кажется, что в Стране Басков устроиться легче, чем в Барселоне. Ясное дело, большинству не до математики.
Ознакомительная версия.
