– Да, я был не прав, наверное... Прости... – Он глупо и беспомощно развел руками, и бешенство захлестнуло меня всю.
– Наверное?! Да-да, конечно! И про маму понятно – сын есть сын! – закивала я, сдерживая нервный смех. – Костик! Дорогой! Сними штаны, пожалуйста!
– Зачем? – он беспокойно заерзал на стуле.
Я встала и подошла к нему. Костя, оцепенев, неотрывно смотрел в мои глаза. Я взяла в правую руку кожаный хлястик ремня, а левую положила парню на плечо. Один рывок – и ремень полетел на пол. Хлипкая пряжка развалилась на части, молния рассыпалась, и джинсы оказались стянуты почти до самых колен. Костя не понимал, что происходит. Он замер, раскорячившись на паркете. Нелепейшая, надо сказать, у него была поза! Я сунула руку под резинку Костиных трусов и вытащила оттуда его сморщенное с перепугу мужское достоинство.
– Знавали мы его и другим! Но ничего! – Я сжала жалобно сжавшийся кусочек плоти в ладони. – Прощай, приятель! Приятно было познакомиться!
– Почему «прощай»?! – воскликнул Костя.
Я с презрением оторвала свой взор от члена, впервые не порадовавшегося прикосновению моей руки.
– Я не с тобой, Костя! Я с ним попрощалась!
– Не понял.
– Повторяю для дураков: члену твоему я сказала «прощай»! Он лучше и, главное, умнее тебя! А с тобой я даже прощаться не буду! Ты – вали из моего дома! Подтягивай штаны и уматывай к своей мамочке! Давай быстро, на счет «три»! Раз!..
Сука я, конечно! Уже совсем скоро, задумываясь, я сама не понимала, почему это дурацкое «сватовство» привело меня в такое бешенство. Он же действительно хороший парень и действительно мне нравился. Да и не перестал, наверное, нравиться. Спас меня от комплекса неполноценности. Ну спорол херню, ну оказался не таким взрослым и сильным! И что? Зачем я так?! Можно было просто поставить на место и предложить задуматься о собственном поведении. Ведь я же не истеричка? Нет. Но я – тигре!
С тех пор Костя почти каждый вечер встречает меня возле подъезда моего дома. Он никогда не знает, когда именно я приду. Он стоит и ждет с одинокой розой в руке. Пару раз он успел мне пробормотать, чтобы я его простила. Я ответила ему вежливо и спокойно, что прощать мне его не за что. Просто он мне более не интересен и не нужен. Один раз мне домой звонила его мать, наверное, милая и интеллигентная женщина. Я объяснила ей, что у нас нет темы для общения. У нее прекрасный сын. Я очень хорошо отношусь к нему, но лично мне он в жизни ни к чему. Я, как женщина, не считаю себя обязанной брать в мужья молодого человека, с которым несколько раз переспала и в свое, и в его, судя по всему, удовольствие. Поговорив с Костиной матерью таким образом, я вначале осталась собой очень довольна – ведь именно так должна поступать в подобной ситуации сильная, уверенная в себе женщина. А потом... потом поняла, что произвела я, видимо, впечатление дуры! Дуры и б...и! И если бы я оказалась на месте Костиной матери, то безумно радовалась бы тому, что и сын, и вся семья оказались избавлены от такого «счастья». Иногда мне очень хотелось «прокрутить кино назад», но... Я оставалась собой.
Всякий раз Костя ломал свой цветок после того, как я отказывалась принять его, но сегодняшняя роза была такая красивая, что я пожалела ее и приняла колючее чудо из Костиных рук.
– Спасибо, Костя! Я поставлю ее в воду! – Я, как могла, доброжелательно кивнула ему. – Найди себе девушку, в конце концов! Чем здесь торчать, на танцы сходи или на концерт какой-нибудь. Или опять пригласи кого-нибудь в кино! Ты классный! Честно! Я тебе только благодарна за все!
– Мне, кроме тебя, никто не нужен! – глухо отозвался он.
– Тогда ты меня прости! – Я развела руками и оставила его стоять под фонарем.
«Ведь ты же, зараза, не хочешь, чтобы он с кем-нибудь шел в кино! Ты что, любишь его?» – это вопрос к самой себе. И ответ: «Нет. Но ты ведь хочешь, чтобы он где-то там маячил в качестве потенциальной собственности! И ты не хочешь, чтобы он кого-нибудь себе заводил! Сука!!!» – это я тоже самой себе.
Вот я и дома! Испытываю смешанные чувства к нашей старой хрущевке. Здесь дали временное жилье моему отцу после возвращения из Эфиопии. Сюда принесли меня из роддома. Из этого вечно обоссанного подъезда я выбегала каждый день в школу. Здесь меня подкараулили и избили хулиганы из соседнего профтехучилища за то, что я «черножопая людоедка».
Они так сильно стукнули меня головой о ступеньку, что я даже на какое-то время потеряла сознание. Очнулась я на руках незнакомого мне, очень странного на вид человека. Тумэнбаатар Орчибатович по счастливой для меня случайности вошел в наш подъезд. Вроде бы навещал кого-то, жившего в нашем доме. Батый принес меня к деду Леше, обезумевшему от случившегося, и они вместе выходили меня. С этого дня я бросила фигурное катание и перешла... туда, куда перешла.
Уже первого сентября следующего учебного года я встретилась по очереди со всеми тремя своими обидчиками. На каждого из них у меня ушло не более двух минут. Ни один из них в тот год уже не пошел учиться. А тот, что бил меня лбом о бетонную ступеньку лестницы, и по сей день ходит только в одном смысле – под себя. Иных перспектив, судя по всему, у него нет.
Не слишком ли я жестока? Не знаю. Это вопрос не ко мне. Это вопрос к тем мальчикам и девочкам, над которыми уже поиздевались мои «крестники», и к тем, кого они могли еще избить и изнасиловать в будущем. Какой может быть спрос с меня?!
По наводке «пострадавших» и их родителей к нам с Алексеем Матвеевичем приходил дознаватель из милиции. Он был встречен опешившим от удивления стариком, а потом увидел и меня, щуплого смуглого заморыша с двумя тоненькими косичками и белыми бантиками, не очень умело повязанными дедом Лешей в честь главного школьного праздника. Разумеется, следователь понял, что его просто развели, и, выматерившись под нос, ушел, не задав мне ни одного вопроса. А Учитель к тому моменту уже полгода плотно работал со мной, и я не думаю, что сам этот тридцатилетний здоровяк-мент устоял бы против меня больше полуминуты. Обычно скупой на похвалы Батый сказал мне однажды, что таких способных, как я, он еще не встречал. Еще бы! Ведь я – тигре!
Нырнув в прокисшую темноту подъезда, я бегом взлетела на свой пятый этаж. Дед Леша встречал меня, как обычно, в костюме-тройке. На шее сиял синий шелковый галстук, а из кармашка выглядывал безукоризненно белый треугольник носового платка. Я прожила с этим человеком под одной крышей все восемнадцать лет своей жизни, но ни разу так и не увидела его в затрапезном виде. Боюсь, непросто мне будет в личной жизни. В единственный свой период бурной сексуальной жизни я осознала, что могу созерцать мужчину либо абсолютно обнаженным, возбужденным от самого факта моего присутствия рядом с ним, либо... безукоризненно одетым. Промежуточные состояния тошнотворны. Костюм-тройка – это, может быть, через край, но шляющийся по квартире нечесаный тип с безвольно болтающимся в трусах «хозяйством» – бр-р-р!
Сегодня Алексей Матвеевич был какой-то особенно торжественный. Увидев роскошную розу в моих руках, он поднял домиком седые брови:
– И как это понимать, барышня?
Я поцеловала старика в пергаментную щеку.
– Это вам, дед Леша!
– Благодарю!
Он направился на кухню и поставил цветок в высокую бутылку из-под белого рейнского вина «Молоко любимой женщины». Вино мы с ним выпили еще месяц назад, и оно было не ахти – столь же слащавое и примитивное, как его название. Имелось лишь два достоинства: цена и бутылка. Синяя «эльзасская флейта» была совершенна и по цвету, и по форме. Она идеально подходила к бордовой бархатной розе, полученной мною от моего бывшего любовника.
– Эва! Дорогая! У нас с тобой сегодня как минимум один повод для торжественного ужина! А может быть, к нему добавится и второй!
– Рассказывайте, дед Леша! – Я уже снимала с себя верхнюю одежду и туфли.
– А я могу не только рассказать, но и показать! – воскликнул старик и помчался вприпрыжку к себе в комнату.
– Я тогда буду на кухне сервировать ужин!
– Ты, конечно, его, гм... сервируй! Но учти, ужинать мы будем только через минут двадцать, а то и все полчасика! Я еще должен из дома сбегать по второму поводу.
– Куда вы собираетесь бежать, дед Леша?
– К метро! У меня там встреча с человечком одним. – Алексей Матвеевич активно шелестел бумажками у себя на письменном столе. – Он нам с тобой какое-то письмецо привез...
– Какое письмецо? От кого?
– Не знаю. Пока не знаю! Принесу, вместе посмотрим.
Алексей Матвеевич наконец прекратил свое шуршание и появился на кухне с тоненькой пачкой документов.
– Вот, родная! Теперь квартира у нас с тобой больше не коммунальная, а отдельная! Это раз!
Я знала, что Алексей Матвеевич все эти годы боролся за объединение каких-то жировок и с нетерпением ожидал моего восемнадцатилетия, которым я его осчастливила полгода назад. До этого момента важные жилищные бумаги не могли начать своего движения в бюрократических коридорах.
