– Пригрозим оружием…
– А как вы оружие в самолет пронесете, ведь всех тщательно обыскивают?
– Кроме священников и монахов, – ответил Дато и вместе с ребятами стал ждать реакции отца Тевдоре.
Монах догадался, о чем его просят, и поэтому спросил:
– А если будут жертвы?
– Жертв не будет.
– А если?
– Не будет.
– Исключено?
– Исключать ничего нельзя.
– Значит, могут быть.
– Только теоретически.
– Поэтому и теоретически не стоит…
– Что не стоит?
– Ценой жизни даже одного человека ничего не стоит начинать – какая бы то ни было свобода не стоит жизни человеческой, ни одна цель ее не стоит. Жизнь каждого человека принадлежит только Богу, и только Бог решает, когда человеку умереть…
– Но мы не собираемся никого убивать, – прервал его Паата и сердито посмотрел на Дато. – Оружие нужно только для того, чтобы припугнуть пилотов, и все.
– Жертвы обычно следуют за страхом, а пилотам никто и не позволит посадить самолет в Турции.
– Но литовцы же смогли? – опять прервал его Паата.
– Вот поэтому вы уже не сможете их заставить. Русские не повторят ошибки…
Братья встали, молча взяли свои куртки и, не прощаясь, ушли. В комнате остались только Дато и монах. После длительной паузы, улыбаясь, отец Тевдоре произнес:
– Наверно, подумали, что я испугался…
Гиорги встретился с Сосо на улице, в самом людном месте, и сразу же сказал:
– Священник не согласился.
– Знаю.
– Остался только один вариант.
– Какой?
– Оружие в самолет должна занести та девушка, возлюбленная Геги.
– А как?
– На животе, как беременная жена.
– Она еще не жена.
– Поэтому он вначале женится, а сразу после свадьбы и отправимся.
– А он согласится?
– Не знаю, но ты должен ему сказать, и так сказать, чтобы он согласился.
– Гега понятно, а Тина?
– Ее зовут Тина?
– Да, Тина.
– Тину уговорит Гега. Другого пути нет. Времени мало, – уже уходя, сказал напоследок Гиорги.
Сосо какое-то время еще постоял, потом перешел через улицу и ушел в другую сторону.
– А снег уже сошел? – нарушив царившую в монастырском дворе тишину, удивленно спросил Дато у отца Тевдоре.
– Солнце осеннее, но все же это солнце. Через неделю опять снег пойдет.
– Как здесь спокойно.
– Здесь покой, а человеку покой нужнее, чем спокойствие.
– Ты позвал меня ради этого покоя?
– Нет. Почему ты не привез Гегу?
– У него – то съемки, сказал, что обязательно приедет на той неделе.
– Я хотел, чтобы Гега сегодня тоже был здесь, хотел вам обоим сказать.
– Что сказать?
– Знаю, что вы уже решили уехать.
– Пока еще ничего не решено.
– Я потому тебе это говорю, что знаю – если Гега решится, ты тоже с ним пойдешь.
– Они пока еще ничего не решили, я же сказал.
– А я тебе говорю, что чувствую. Гега потому сюда и не идет, что уже все решено.
– Говорю же, нет.
– Ты можешь ничего мне не говорить. Я не потому хотел тебя повидать, наоборот – хотел сказать то же, что и другим, но они чужие, и у них нет того, чем больше других одарил тебя Господь.
– И чем это?
– Благоразумием. Может, на других языках и нет такого точного слова. Слова, обозначающего, что действия человека определяются одновременно и разумом, и душой.
– Ты же знаешь, что сейчас не я решаю.
– Поэтому и говорю тебе: если ты откажешься и не пойдешь с ними, они задумаются над тем, что человеческая жизнь все же дороже любой великой идеи.
– Жертв не будет. Ты же веришь мне, знаешь, что я никогда никого не убью. Лучше я сам стану жертвой, чем кто-то другой. Это так.
– Вы не убьете, но они убьют. Своих же пассажиров убьют, невинных людей, и…
– А обвинят нас?
– Конечно, вас, но хуже этого будет то, что отвечать за убитых ими людей действительно придется вам…
– Почему нам?
– Потому что их убьют из-за вас.
– Жертв не будет.
– Будут! Вы плохо знаете людей, которым собирается нанести такую пощечину. Гега, видимо, думает, что там его ждет очередной спектакль или фильм, в котором он должен сыграть определенную роль.
– Если сбежит несколько человек, от такой империи разве убудет?…
– Для них ничего не значат ни сотни, ни тысячи, люди вообще не имеют значения…
– Тем более.
– Но они не выносят чужих спектаклей. Они любят только собственные постановки и не простят оскорбления.
– Мы никого оскорблять не собираемся.
– Вы не представляете, насколько злыми становятся гордецы, когда дорываются до власти.
– Эта власть ничего не смогла сделать с угнавшими самолет литовцами и отпустила их.
– Вот поэтому советская власть и не повторит этой ошибки. Вас они не выпустят!..
– Мы пока еще ничего не решили.
– Но потом будет уже поздно решать. Поэтому мне и надо видеть Гегу. Он, наверное, думает, что отступать уже стыдно, а я хочу, чтобы он знал, что мысли о Боге гораздо важнее, чем мнение тех, кто хочет его использовать…
– Если Гега сам не захочет, его никто не сможет ни использовать, ни заставить сделать что-нибудь, чего он сам не хочет.
– Поэтому я и хочу видеть Гегу, пока еще не поздно. Я подожду его здесь и скажу, все скажу. Передай, что я его жду…
– Передам.
– Каждый день жду.
– Передам.
Когда Дато стал спускаться по склону и уже отошел на приличное расстояние от монастыря, он еще раз обернулся. Посмотрел туда, где его друг-монах неподвижно стоял у входа. Подняв руку, еще раз попрощался с ним. Потом повернулся, продолжил путь и ушел. Ушел…
Эта свадьба была похожа на традиционную грузинскую свадьбу, но в то же самое время и не была похожа. Все как будто было так, как и должно было быть, но можно было заметить, что некоторые гости ждут чего-то непривычного, особенного, и это ожидание их тревожит. Хотя остальные, для которых это было всего лишь бракосочетание счастливой молодой пары, конечно, веселились, а некоторые из них даже самозабвенно отрывались.
Невеста, у которой уже наметился выдававший беременность животик, похоже, устала, но мать Геги, с чисто материнской интуицией, что-то почувствовала. Она точно не знала, что происходит, но явно чувствовала налет какой-то грусти, сопровождавший все это веселье, танцы и песни.
Особенно странным показалось Нателле поведение одного гостя, которого она не знала и с которым Гега, так и не сумев уговорить его войти в ресторан, долго и очень эмоционально беседовал у входа. О чем был разговор, Нателла не слышала, но она чувствовала, что сын спорит с этим человеком и что-то пытается ему объяснить, а незнакомец не соглашается с женихом. Затем гость ушел так же, как и пришел, – не заходя в ресторан.
Матери Геги показалось, что незнакомец, который явно был старше ее сына (это был Гиорги), до того как уйти, даже погрозил пальцем Геге, стоявшему понуря голову. Вернувшись в ресторан, сын уже ни разу не улыбнулся. Ни тогда, ни потом Нателла так и не узнала, действительно ли так все и было или ей только померещилось.
Единственное, что она хорошо запомнила, это заботы о гостях. Гостей было довольно много. Как хозяйка, Нателла старалась никого не забыть, всем уделить внимание, и поэтому ей было не до сына. Но все же она старалась держать его в поле своего зрения: всю свадьбу мать искала Гегу глазами, особенно после того, как внесли голубей.
Тогда в Грузии была такая традиция – на свадьбу символически приносили пару голубей и дарили новобрачным, но потом, уже после всего случившегося, никто не смог вспомнить, откуда на этой свадьбе взялись голуби. Может, это была чья-то шутка, ради которой их и принесли на свадьбу Геги и Тины, ведь после того как голубей выпустили, в зале действительно раздался смех и поднялось веселье. Но неожиданно произошло то, чего никто не ожидал: один из парящих под потолком голубей камнем рухнул на пол, и в гробовой тишине кто-то со страхом, но внятно произнес:
– Один умер.
Гости испуганно и удивленно переглядывались, кое-кто украдкой смотрел на Гегу и Тину. Эту страшную тишину нарушил Гега: он заказал музыкантам песню, и свадьба продолжилась.
Свадьба продолжилась, но все ощущали, что произошло нечто очень непривычное и совершенно особое. Единственным человеком, который чувствовал, что главные события еще впереди, была мать Геги. Вот поэтому Нателла искала, все время искала, хотя бы взглядом, искала в толпе гостей своего сына. Тот к концу этого застолья то ли от усталости, то ли от выпитого вина грустно сидел рядом с Иракли Чарквиани.
Гега обнимал Иракли и что-то ему шептал. Тот улыбался. Но Нателле казалось, что за этой улыбкой скрывается что-то очень серьезное, и еще ей показалось, что Гега просто-напросто прощается с Иракли. Как бы то ни было, Гега вовсе не был похож на тех расчувствовавшихся от выпитого вина грузин, которые любят в такие моменты многословно говорить друзьям о своей любви к ним. Но так как Нателла не знала, что же в действительности происходило на свадьбе ее сына, то все свои подозрения она сочла проявлением повышенной материнской любознательности.
