Они столпились прямо перед бульдозером и начали наперебой голосить. Им даже не понадобится в меня стрелять или всаживать нож, от их криков и так расколется голова. В Ливане бульдозер сильно тряхнуло взрывом, и я неудачно приложился головой. С тех пор в любой момент могла выскочить из-за угла пульсирующая боль, да еще с кровью из носа. И зрение ухудшилось настолько, что без контактных линз вне дома я уже не мог обходиться. А мое единственное лекарство – маленькая рука, пахнущая детским кремом и молоком, – далеко отсюда, и правильно, что далеко. Я выключил мотор.
− Пусть говорит кто-нибудь один. На иврите. Тихо. По делу.
Что самое интересное, они утихли. Или я показался им человеком, которому нечего терять, или просто звезды прошлой ночью так выстроились, но от толпы отделился мужчина средних лет, выглядящий солидней и богаче односельчан, и шагнул к бульдозеру. Я остался сидеть в кабине. Пусть стоит, задрав голову, и отчитывается.
− Я Билаль Тамими, заместитель мухтара.
− Где мухтар? – оборвал его я. Не то, чтобы меня это интересовало, просто не хотелось, чтобы он расслаблялся.
− Болен. Мы хотим знать, что происходит. Это наше пастбище. Жители Дейр-Каифат пасли здесь овец и при турках, и при англичанах, и при иорданцах, и при евреях. Мы всегда жили с евреями в мире.
Как я ненавижу, когда мне лгут в лицо. В мире? Да что же это за мир, если мы регулярно хороним близких? Если я начну перечислять жертв этого мира, как любил выражаться покойный премьер[256], мы проторчим тут до ночи. Можно было бы договориться сдать в аренду землю, воду, оливы. В конце концов, в древнем Израиле жила целая куча нееврейских племен, и с финикийцами торговля была налажена. Но о чем разговаривать с племенем, которое сформировалось с единственной целью − вырезать твое? Почему их национальные чаяния при турках, англичанах и иорданцах спали мертвым сном и проснулись только при евреях? “Палестинский народ” был сформирован, когда понадобился ударный отряд, чтобы избавиться от евреев раз и навсегда.
− Меня не интересует, где вы будете пасти овец. Здесь земля поселения Гиват Офира. Объяснить вам, почему Офира, или сами догадаетесь? Убирайтесь вон отсюда и не мешайте мне работать.
Последняя инструкция потонула в реве заведенного мотора. Алекс прыгнул на крышу машины и распластался, вжимая в плечо приклад. Жители Дейр Каифат решили, что садиться перед ковшом бульдозера в отсутствие видеокамер как-то не интересно, и удалились, напоследок пожелав нам всяческих благ, вроде чумы, холеры и язв на голову. Я целый день провел в кабине, и в результате было выкопано корыто будущей дороги на холм. Ширина десять метров, длина полтора километра. Пока я прохлаждался в кабине, ребята были заняты тем, что вкапывали по периметру столбы и натягивали между ними колючку. Накануне состоялись бурные дебаты. Сколько можно бояться на собственной земле? Стена, башня, колючка, бронированные автобусы, туда не ходи, в ту пещеру не лезь. Как только евреи ставят ограду вокруг своего поселения, арабы делают логичный в их понимании вывод – вся земля за оградой наша, и ведут себя соответственно. Сошлись на компромиссе. Гиват Офира – поселение-младенец, маленькое, беззащитное, нелегальное. Пока ребенок маленький, за него думают взрослые и не пускают его туда, где опасно. Столбы с колючкой − это временная мера. Когда исчезнет опасность, что нас отсюда выгонят свои же, мы их снимем.
Ночью выяснилось, что мера была совсем не лишней. Не знаю, что было бы, если бы нас атаковала толпа из Дейр Каифат. А так дело ограничилось несколькими вялыми перестрелками поверх колючки.
Первый слой дороги – засыпка, грейдирование, укатка с поливом. Невозможность оставить технику на ночь, потому что ее было некому охранять, заставляла меня работать в авральном режиме. Алекс целыми днями жарился на крыше с автоматом, прикрывая меня. Нет худа без добра. Я выучил биографии отца и сына Куков и русское слово “тачанка”. Второй слой – все то же самое: засыпка, грейдирование, укатка с поливом, только щебень мельче. Она сверкала, новая, ослепительная, посреди сухой бурой земли и столь любимого овцами кустарника. Она стала реальностью. Значит, реальностью станет и все остальное – белые дома с красными крышами, цветники, школа, синагога, библиотека. Пока что началось с трех караванов вместо фанерных времянок. Один караван тут же оборудовали под синагогу. Не успели мы насладиться цивилизованной жизнью (это я так шучу), как получили плохие новости. По гравию зашуршала машина с израильскими номерами, и оттуда вылез некто в штатском. Про таких мой тесть говорил: “О, вот гебуха пошла”. Первый вопрос, заданный этим человеком вместо приветствия (все-таки он явился в наш дом), подтвердил мои подозрения:
− Кто здесь главный?
− Святой, Благословен Он, – без всякой паузы ответил наш младший, еще даже не шестнадцатилетний, Итамар совершенно детским голосом. Дай Бог, у него до призыва осуществятся нормальные для подростка перемены, иначе ему в армии проходу не дадут. Когда у меня в этом возрасте менялся голос, я молчал сутками – так стеснялся.
Посетитель повернул ко мне окаменелое лицо, перечеркнутое темными очками.
− Это ты тут детям мозги промываешь?
− Нет, это они мне мозги промывают.
− Сегодня ночью вас будут выселять. Есть постановление суда. Уйдите лучше по-хорошему.
− Прекратите это наглое вранье, – возмутился Алекс. – Мы сами подали в суд встречный иск о легализации. Суд еще ничего не решил.
− Потом не говорите, что вас не предупреждали, – ответил незванный гость, садясь в машину.
Зашуршал гравий, и все стихло.
− Шрага, грузи караваны на платформу. Начни с тех двух, где мы спим. Шауль, сложи книги, как договаривались. Ящик там под столом. Итамар, начинай варить кашу, солнце высоко уже.
Из этого я понял только про караваны на платформу и то не совсем. Оказывается, я умею не только командовать, но и подчиняться. Через полчаса от нашего форпоста осталось голое место, а Алекс подтянулся ко мне в кабину.
− Не переживай. Это временно. Очень временно. Отвези на стоянку за автомастерской Вайса. Он предупрежден. А ты приезжай назад.
− Последняя фраза была лишняя.
К тому времени как я обернулся с караванами, Итамар уже сварил кашу. Целый котелок, зернышко к зернышку, ячменной каши. Аквамаринового цвета зерна напоминали малкины четки, по которым она молилась за меня. Сегодня ночью нас всех побросают в скотовозки, завтра арабы придут злорадствовать, пасти овец на земле поселения Гиват Офира. Овцы наедятся ячменных зерен с крысиным ядом и умрут от многочисленных внутренних кровоизлияний. Слава Богу, Малка этого не видит. Она говорит о Земле Израиля, как о живом существе. Любой кусок земли, до которого она дотрагивается, будь то клумба или цветочный горшок, начинает цвести. Что до меня, то я считаю, что самое худшее, что можно сделать с Землей Израиля – это осквернить ее недоверием к Тому, Кто ее нам завещал. Осквернить и отдать врагу. Латексовые перчатки прилипли к рукам. Мы оставляли зерна порциями не больше щепотки – под колючими стеблями, за бугорками, в укромных местах. Я не привык столько времени стоять нагнувшись, да и работа была для более тонких пальцев. Все очень старались, никто не отлынивал. Пока помолились, пока поели, наступили жаркие сумерки. Молились по скопированным из молитвенников листочкам, а сами книги были уложены в ящик и закопаны под старой оливой. Мы сюда вернемся. Еще раз, еще и еще. Сколько потребуется.
Ночь спустилась. Из Дейр Каифата доносилась беспорядочная пальба и обрывки музыки. Что-то они там праздновали, свадьбу или обрезание. Мы сидели вокруг маленького костра напряженной молчаливой кучкой. Алекс взял палку, пошарил в костре. В небо взвился маленький рой саламандр, ярких и неуловимых.
− Каждый должен решить за себя сам. Если вы не признаете этот суд легитимным – вы в своем праве. Я назову только имя и дату рождения. Как в плену. У вас конфискуют тфилин. У меня конфисковали в прошлый раз. Проверьте, чтобы было указано в ведомости забираемого имущества, а то могут не вернуть.
За нами приехало не меньше пятидесяти ясамников[257] на четырех машинах. В мегафон нам предложили добровольно проследовать. Никто даже головы не повернул. Господи, где они набрали этих зомби? Все они двигались, как манекены, ни один не посмотрел ни на кого из нас так, чтобы глаза в глаза. Такое впечатление, что они исполняли многократно до этого репетируемый ритуальный танец. Только один раз прорвались хоть какие-то эмоции.
− Ради Сиона не смолчу и ради Иерушалаима не успокоюсь, – нараспев читал Менахем, пока его, выкручивая за руки, тащили в скотовозку. Не знаю, уж чем это ясамника так рассердило, только Менахему надели мешок на голову. Я резко изогнулся, ударил головой державшего меня, он упал.
− Немедленно снимите! − заорал я, изменив своему обычному правилу не повышать голос. −У него астма!
