− Ну и как тебе там?
− Трудно, если честно.
− Спать негде?
− Причем тут спать? Я же впервые стал учиться регулярно.
Пока мы выбирались из Иерусалима и вставали на шоссе № 60, я рассказал ему про Малку и про детей. В ответ услышал рассказ про Тали и с облегчением понял, что йешива йешивой, а личной инициативы Алекс не потерял. Дело было так. Тали, как и Алекса, маленькой привезли в страну в середине 90-х, я даже не понял, откуда именно из России. Она была девушка спортивная, в старших классах школы подрабатывала фитнес-инструктором, а служить пошла в МАГАВ. Отслужив, она выставила в фейсбук свою фотографию рядом с террористом, которого она задержала. Ничего даже похожего на издевательство там не было, более того, он сидел на стуле, а она стояла. Тали проявила смекалку и оперативность и обнаружила на этом существе взрывчатку. Может быть, публиковать эту фотографию было не самым умным поступком в ее жизни, но за это не убивают. История выплеснулась на всеобщее обсуждение, Тали заклеймили чуть ли не Эльзой Кох, и одновременно она сподобилась получить кучу восторженных писем с комплиментами своей фигуре и предложениями руки и сердца. На этом фоне выгодно выделялось серьезное вежливое письмо без единого намека на флирт. Там говорилось, что Тали имеет право гордиться хорошо сделанной работой, а алия из России имеет все основания гордиться Тали.
− А с соблюдением у нее как?
− Старается. А у твоей?
Ну кто меня дергал за язык начинать это разговор. Недаром говорят, что там, где десять праведников не устоят, стоит один баал-тшува. Десяти праведникам я бы сказал заняться собственными делами и не вмешиваться в мои. Но баалей-тшува беззащитны, им легко сделать больно, они платят за соблюдение ломкой всей предыдущей жизни. Деда своего я причислял туда же, потому что он верил и соблюдал после Аушвица. И Малка, объявившая о своем намерении присоединиться к евреям стоя надо рвом, заплатившая за это решение буквально собственной шкурой. В нашем с ней доме я старался ничего не нарушать, и это не было одолжением. Просто когда у тебя такой высокий – во всех смыслах – пример перед глазами, трудно не тянуться за ним. Мой “высокий” пример, почти метр шестьдесят. В Техасе она один раз застала меня за компьютером в субботу. Дом там был такой огромный, что я думал, она меня просто не найдет. “Ты перестанешь бунтовать, я знаю, что перестанешь. У нас же дети. Они на тебя смотрят”. Какие дети, подумал я тогда. У нас Реувен, а близнецы замечают меня, только когда хотят сказать очередную гадость. “У нас же дети”, − повторила Малка, и только тут до меня дошло.
− А у моей с соблюдением так, что я у нее учусь.
Надо было видеть это удивленное лицо. Наверное, у меня было такое же, когда Офира процитировала мне Талмуд в первый и последний раз. А ее предсмертные слова о том, что я отношусь к Малке не так, как следовало бы, жгли и жгли изнутри.
− А почему именно Шавей Хеврон? – сменил я тему.
− Ты же понимаешь. Это такой город. В него или тянет, как магнитом, или просыпаешься в ужасе и радуешься, что ты уже не там. Меня он забрал. Как и тебя, раз ты живешь в Кирьят Арбе.
− Это случайно вышло.
− Ну да. Ничего в нашей жизни не случайно.
− Ну, в общем ты прав. Чего в Хевроне нет, так это лицемерия и вранья. Так ты живешь прямо в йешиве или мы едем куда-то еще?
− Я скажу.
Нас обступили скалы, те самые скалы, из-за которых два месяца назад застрелили Офиру. Мой кошмар – бесконечная дорога среди скал с Офирой, истекающей кровью на заднем сидении. Час, два, три, и конца этому не видно.
− Вот здесь.
− Что здесь?
− Останови, я слезу.
Я огляделся. Непроглядная тьма, редкие огни арабских деревень, лагеря беженцев Арруб. Где я его высажу, на обочине? Неужели я чем-то его обидел? Даже если так, арабы обидят его куда сильней.
− Я что-то не так сказал?
− Почему вдруг?
− Почему ты хочешь выйти?
− Потому что я тут живу. Во всяком случае на ближайшие две недели.
− Где тут, на дороге?
− Нет, вон там.
Он показал вперед и направо, и я разглядел верхушку далекого холма. Сильный прожектор, пяток времянок. Все. Обычно такие маленькие форпосты “вырастают” из поселения побольше, а тут вот так, взяли и поставили. Почему же я раньше этого не замечал, я же ездил тут каждый день. Ясно, почему. Каждый раз заново переживая гибель Офиры, я уходил в себя, не смотрел по сторонам.
− У тебя что, тоже пистолет в штанине?
− У меня нет пистолета.
Мы стояли на обочине с притушенными фарами.
− Ты что, вообще не вооружен?
− Нет. Я хоть и живу в Хевроне, но зарегистрирован по адресу родителей в Рамат-Гане. Мне не положено. У многих ребят в йешиве такая ситуация.
Кто там сидит в полиции, голову им открутить и руки поотрывать. Почему он сам-то не догадался занять у кого-нибудь?
− Алекс, ата болван, – сказал я, как мне, бывало, говаривал тесть.
Вместо того чтобы обидиться, он страшно развеселился и заинтересовался.
− А что ты еще по-русски знаешь? Это тебя жена научила?
Я тронул машину вперед.
− Показывай, куда ехать.
− Не получится. Там террасы для оливковых деревьев.
Черт знает что. Был бы это мой пикап, я бы оставил его здесь и пошел провожать с очень большим риском не застать на обратном пути даже запчастей. Но машина из гаража концерна, я не могу вот так распоряжаться тем, что мне не принадлежит. А тем, что принадлежит, – очень даже могу. Засучил штанину, отстегнул кобуру и сунул все хозяйство ему в руки.
− Держи.
− У нас у обоих будут неприятности.
− Лучше неприятности, чем похороны.
Мы вышли из машины, он достал с заднего сидения сумку и гитару. Кобура с пистолетом висела на нем, как горсть соплей. Как был разгильдяем, так и остался. Вот таких святых людей у нас и забирают первыми.
− Этот форпост здесь давно?
− С месяц будет.
− А как называется?
− Гиват Офира.
И исчез в темноте.
* * *
На десять человек у них было три ствола. Десять неженатых мальчишек из йешивы Шавей Хеврон. Армейскую службу прошли только Алекс и еще один, а остальные были 16-17-летние подростки. Электричество из генератора, вода из бочки. И куча смелых планов. И презрение к смерти, только не такое, как у меня, потому что слишком больно жить. А потому что впереди сияющая цель, ради которой умереть не страшно и не жалко.
Смерть действительно подстерегала их из-за каждого холма. Форпост был окружен поросшим кустарником пространством, где арабы пасли овец, и уже упомянутыми террасами с оливами. Дороги не было. Как они доставили сюда эти времянки, ума не приложу. Козе понятно, что пока не будет дороги, этот форпост останется временным, несмотря на всю их самоотверженность. Дорога покажет всем, что евреи собираются отсвечивать здесь до конца мироздания. До конца мироздания прежде безымянный холм будет носить имя Офира.
Мы с Алексом сидели на куче строительного мусора и смотрели во всеми правдами и неправдами добытую военную карту. Интернет в этой глуши не работал, мобильники и те барахлили. Приходилось действовать по старинке.
− Посмотри. Если начинать отсюда, то, чтобы не упереться в вади, дорога должна будет проходить так, что ее будет видно из лагеря Арруб. Ты что, не знаешь, какие головорезы там живут? Объясни мне, почему мы не можем проложить дорогу через оливковые насаждения. Это короче и безопаснее.
Алекс поднял глаза от карты.
− Потому что оливковые деревья − это ценность. Это деньги. Около половины из них… – тут он сказал какое-то слово звучавшее скорее по-арабски, чем по-русски.
− Что ты сказал?
− Я сказал хаммиль. Это значит, что дерево беременно и в этом году будет плодоносить. Вокруг каждого дерева надо двадцать лет танцевать, чтобы оно стало хаммиль. Земля наша. Все, что на ней растет – наше. Нет ничего глупее, чем портить свое достояние из-за трусости и недоверия Всевышнему.
Никто, кроме фанатиков, не способен на великие дела, но до чего же с ними в повседневном общении тяжело.
− Ты сам будешь заниматься оливами?
− А ты думал? Я уже все, что мог, на эту тему прочел. И с киприотом одним по имейлу переписываюсь. У них в семье оливы уже триста лет растят.
− Ну, хорошо, а он-то почему вызвался тебе помогать?
− Да ему мусульмане сильно насолили.
Кому они не насолили.
− Кстати, о неприятном. Там целая деревня людей, которые уже много поколений с этих олив кормятся и уверены, что это их достояние.
− Шрага, я понимаю, что ты пережил страшную потерю, но нельзя же так вокруг себя ничего не замечать. Существует специальный фонд, из которого им платят компенсации. Между прочим, предлагают сразу больше рыночной цены. Бывает, что они встают в позу и не принимают денег. Тогда они остаются и без денег, и без олив. Но это уже не наша с тобой трагедия. У нас своих хватает. Что у тебя там в термосе?
− Отвар корня женьшеня. Не думаю, что тебе понравится.
− Кошмар. Зачем ты это пьешь?
