…и это бы была не новость…
В 1873 году Достоевский в разговоре сопоставлял «Пророков» Пушкина и Лермонтова, но с иным оттенком смысла, чем Л. Одоевцев, как раз ставя в заслугу Лермонтову – желчь. Об этом вспоминает В.В. Тимофеева (О. Починковская) (Ф.М. Достоевский в воспоминаниях современников. Москва, 1964. Т. 2. С. 174).
Пушкин «Пророк» – Тютчев «Безумие».
Нам пока не удалось обнаружить сопоставления этих стихотворений в предшествующей литературе. Действительно, эти параллельные все время пересекаются… Сам факт этого сопоставления, независимо от его трактовки, является наиболее ценным в работе Л. Одоевцева. Мы отчасти поторопились с этой публикацией, чтобы сохранить за Л. Одоевцевым хотя бы эту часть его стремительно тающего приоритета.
…и все это он как-то показывает…
Фактов недостаточно, чтобы доказать гипотезу Л. Одоевцева, но некоторая осторожность Тютчева по отношению к «Безумию» не исключается…
Тютчев выехал из Мюнхена в Россию в мае 1830 года и по дороге написал «Здесь, где так вяло свод небесный…». («Небесный свод» фигурирует и в «Безумии», правда не «вялый».) На одном листес этим стихотворением и еще двумя, датируемыми «июнь – сентябрь», впервые записано и «Безумие», что и позволяет предполагать, что стихотворение могло быть написано в Петербурге в июле – августе, в те три недели, когда там был Пушкин.
Из восьми стихотворений, датируемых этим петербургским периодом (включая «дорожные»), плюс четырех, предположительно датируемых этим пребыванием (в том числе «Безумие»), то есть из двенадцати стихов – три (возможно, просто менее интересных) вообще не печатались при жизни, семь печатались в «Современнике» (из них четыре в «пушкинских» номерах), два – в «Деннице» 1831 и 1834 годов. Из этих девяти печатавшихся – восемь включались потом в оба прижизненных тютчевских собрания, и лишь одно – «Безумие» – так и осталось в «Деннице» 1834 года, затерялось. И зять Тютчева Ив. Аксаков «публикует» его лишь в 1879 году как новонайденное.
Читал ли Пушкин «Безумие», заметил ли?.. Этот вопрос, волнующий Л. Одоевцева, по-видимому, несуществен для его же построений. Все «антитютчевские» выпады были Пушкиным уже сделаны, «Безумие» 1834 года не могло для него стать «Безумием» 1830-го, никак не могло повлиять на то его отношение к Тютчеву, что было сформулировано в 1829–1830 годах. Однако саму «Денницу» 1834 года читать он, конечно, мог (в связи с повестью С.Т. Аксакова «Буран»), работая в это время над «Капитанской дочкой».
…оно переписывается и переадресовывается Фету…
Послание к Фету от 14 апреля 1862 года написано безусловно «на мотив» забытого Тютчевым «Безумия». В своем роде это более краткая, более усталая сумма «Безумия» и «Странника» (когда-то записанных на одном листе…) – итог. Его уже Тютчев включает в собрание 1868 года, не забывает. Тема его «забывчивости», небрежности к собственным стихам – особая тема, опасная для построений Л. Одоевцева. Рассказав два-три анекдота о «милой» забывчивости Тютчева, оппонент может в прах развеять тему злой памятливости поэта, наращиваемую Л. Одоевцевым.
Однако можно было бы поставить послание Фету в некоторую связь с его статьей «О стихотворениях Ф. Тютчева» 1859 года.
«В этом стихотворении чувство на заднем (выделено мною. – А.Б.) плане, хотя и не на такой глубине, на какой мысль в стихотворении Пушкина», – писал, в частности, Фет, сопоставляя (метод так не нов! – в отношении Тютчева к Пушкину он просится…) две «Бессонницы» (Русские писатели XIX века о Пушкине. Л., 1938. С. 248). Хотя Фет выступает апологетом Тютчева, но строит свою статью от Пушкина. Тогда послание Тютчева Фету вполне могло бы быть истолковано если и не как полемика, то как ответ, и в случае допущения гипотезы Л. Одоевцева «мост» этого стихотворения к «Безумию» стал бы понятен.
Что же касается этих «видоискателей» (на которых ссылаются все исследователи)…
«В обоих случаях (“Безумие” и “Послание к Фету”. – А.Б.) поэт имеет в виду так называемых “водоискателей” (“Sourciers”), людей, умевших распознавать в безводных местах наличие ключевой воды», – пишет в своих комментариях К.В. Пигарев (Тютчев Ф.И. Лирика. Москва, 1966. Т. 1. С. 348).
Следует отметить, что без подобного комментария широкой публике мог быть неясен пафос обличения в этом прекрасном стихотворении. Не исключено, что именно эта невнятность адреса, на самом деле столь конкретного, послужила для Тютчева поводом не включать «Безумие» в основные собрания. С другой стороны, «темноты» в поэзии не смущали Тютчева, были даже осознанной чертой его поэтики.
…отказывает в нем Тютчеву!
Факт, особенно подчеркивавшийся Ю.Н. Тыняновым. Собственно, единственный совершенно точный факт «антитютчевского» поведения Пушкина. Правда, и здесь бесталанность Тютчева названа не впрямую, а в обидно-косвенной форме вычитания. Следует подчеркнуть, что статья шла без подписи, что она прошла в начале февраля, более чем за три месяца до приезда Тютчева в Петербург. До установления авторства Пушкина читателю того времени следовало либо дойти умом, либо по подсказке. Можно было бы обидеться и на то, что Пушкин был и редактором этого номера (№ 8), но это тоже можно было знать лишь частно. Мог, конечно, подсказать тот же Киреевский, когда они виделись в Германии, – слабое предположение. Авторство Пушкина устанавливается по свидетельству Вяземского (более позднему) несомненно, но это все-таки вряд ли означает, что Тютчев об этом авторстве «вовремя» знал и мог бы обидеться специально для поддержания версии Л. Одоевцева. И т. д. и т. п. – все это опять же лучше известно историкам, чем участникам.
Очень разумный довод, разжижающий сгущенные краски Ю.Н. Тынянова, выдвинула Н.В. Королева – «незнакомство поэтов». Шевырев и Хомяков в эти годы – близкие (Н.В. Королева употребляет эпитет «ближайшие») сотрудники Пушкина, а Тютчев – неизвестно кто, неизвестно даже где, раз не в России… (как нельзя не учесть этот довод в силу давнего знакомства с Н.В. Королевой).
К стыду своему, признаюсь, что мне весело».
«К стыду своему, признаюсь, что мне весело в Петербурге, и я совершенно не знаю, как и когда вернусь…» – из приписки Пушкина к письму П.А. Вяземского В.Ф. Вяземской от 4 августа 1830 года.
В письмах невесте – постоянные дежурные жалобы на скуку (Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В Ют. М.; Л., 1949. Т. 10, С. 300).
…может, нагло, может, как гаер…
Любопытно сравнить это предположительное описание с другим, писанным по памяти И.С. Тургеневым, видевшим Пушкина «…на утреннем концерте в зале Энгельгардт. Он стоял у двери, опираясь на косяк, и, скрестив руки на широкой груди, с недовольным видом посматривал кругом. Помню его смуглое небольшое лицо, его африканские губы, оскал белых крупных зубов, висячие бакенбарды, темные желчные глаза под высоким лбом почти без бровей – и кудрявые волосы… Он и на меня бросил беглый взор; бесцеремонное внимание, с которым я уставился на него, произвело, должно быть, на него впечатление неприятное: он словно с досадой повел плечом – вообще он казался не в духе – и отошел в сторону» (Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. М.; Л., 1967. Т. 14, С. 13). Тургенев славится точностью своих портретов, и если Л. Одоевцев не был знаком с этими мемуарами, то надо отдать должное его пластическому чутью.
…должен был уже ходить в этом стихотворении… как в пиджаке!
Где и когда читал Тютчев пушкинского «Пророка» – в «Московском вестнике» ли 1828 года (тот же Киреевский мог быть посредником) или в четырехтомнике (первые два тома вышли в 1829 году)?.. Не исключается и необходимая Л. Одоевцеву возможность, что Тютчев впервые читает «Пророка» в Петербурге.
…какие-то предположения предположил Лева, кое-как их обосновывая.
Обо всем этом комплексе предположений Л. Одоевцева: о возможной встрече поэтов, об определенной задетости Тютчева, об утаивании антагонизма и т. д., – можно сказать в целом следующее.
Действительно, о пребывании Тютчева в Петербурге в 1830 году сохранились очень скудные сведения. Письма Тютчева до 1836 года совсем не сохранились. Вообще следов отношения к Пушкину Тютчев почти не оставил. Единственный комплимент (достаточно в то же время косвенный) содержится в письме И.С. Гагарину (7 июля 1836 года), являющемся ответом на известие о восторженном приеме, оказанном стихам Тютчева Жуковским и Вяземским, и «благосклонном» отношении Пушкина. Это письмо и не могло быть написано без той или иной оглядки, и, начав с комплимента уровню, достигнутому отечественной литературой (на примере прозы), русскому уму, «чуждающемуся риторики», Тютчев заключает: «Вот отчего Пушкин так высоко стоит над всеми французскими поэтами» (Тютчев Ф.И. Стихотворения. Письма. М., 1957. С. 376).
