Ознакомительная версия.
Тогда у нее еще не было имени. Она считалась Разведчицей, самой быстрой, мощной и умелой, самой ёмкой и ловкой. В прошлый раз она пронеслась над Землей, делая лишь короткие передышки, прикидывая и размечая будущие сферы поглощения. Одна, последняя по счету, остановка все изменила, но Зефирелла не отдавала себя отчета в возможных последствиях.
В той экспедиции она много раз пыталась добыть еду с грубых материальных носителей. Полноценным поглощением это вряд ли можно было назвать, потому что информация оставалась целёхонькой, и Зефирелла получала лишь иллюзию пищи, а на иллюзии невозможно долго продержаться. Книги, свитки, таблички, покрытые закорючками, привлекали ее своей недоступностью. Влекомая надеждой когда-нибудь распробовать и этот запретный плод, Разведчица проникла в библиотеку первого попавшегося монастыря на горе и прошлась по книжным полкам. Запас, подхваченный по дороге в цивилизации разумных морских существ, ей не хотелось трогать – путь обратно предстоял неблизкий. Водные жители обменивались информацией в приятном для поглощения диапазоне, но пищи оказалось недостаточно.
Увы, письменные источники так и не дали ей желаемого, более того, Разведчица обнаружила конкурентов – множество грубых микроорганизмов так и норовили сожрать материал, из которого были сделаны книги. То, что не удавалось ей, с легкостью осуществляли простейшие примитивные твари. Зефирелла ощутила такое сильное раздражение, что окружила каждую книгу тонким защитным полем – пусть теперь попробуют попировать!
Разочарованная и голодная Разведчица спустилась с горы и полетела над городом, по улицам, заполненным людьми. Она поедала речь, запахи, звуки, понимая, что этого пока не хватит, чтобы прокормить всю стаю Поглотителей. Оказавшись на городской площади, она притормозила. Большое скопление народа означало больший объем пищи. Зефирелла испытала легкое неудовольствие оттого, что ей не удавалось проникнуть в мысли этих существ. Она поглощала все тонкие объекты, но почему-то не могла преодолеть достаточно хрупкую оболочку, служившую вместилищем их разума. Зефирелла чувствовала барьер, как будто кто-то решил специально оградить и защитить мозг мягкотелых двуногих от Поглотителей. Такого рода препятствия ей никогда нигде не встречались.
Под отвратительные звуки примитивного музыкального инструмента на помост вытолкали девушку со связанными назад руками. Зефирелла сделала быстрый рывок и оказалась прямо напротив жертвы. Она уже наблюдала подобные явления и трепетала в предвкушении: защитный барьер исчезал только в момент перехода от жизни к смерти. Поглотительница приготовилась полакомиться, хотя не надеялась на обилие и важность добычи. Девушка подняла глаза и уставилась прямо на Зефиреллу, не видя ее. Она глядела поверх голов, глядела на окна дома на противоположной стороне площади, и легкая судорога пробежала вдруг по ее лицу.
«Батильда д’Анжу, – начал тем временем бубнить крупный человек в пышном одеянии, – вы приговариваетесь к отсечению головы за убийство вашего мужа, сиятельного графа д’Анжу. Вы так и не признали свою вину, но, может быть, увещевания святого отца помогут вам покаяться в содеянном и спасти свою душу! Отравив мужа, вы совершили страшное преступление, но милость Господня бесконечна!»
Батильда д’Анжу посмотрела на него и закусила губы. На помосте появились двое мужчин – крепыш в маске, с засученными рукавами и в кожаном фартуке, и толстяк в длинном черном балахоне.
«Мне не в чем каяться. Я не убивала мужа! – раздельно и громко произнесла Батильда. – Моя душа пойдет в Рай, а настоящий убийца будет гореть в Аду!»
Священник приблизился и что-то зашептал ей на ухо. Батильда слушала и отрицательно качала головой. Палач развязал ей руки, чтобы она смогла перекреститься, и девушка выпрямилась и осторожно, мягкими движениями, принялась разминать пальцы.
Поглотительница забыла о еде. Она не пыталась извлечь информацию из тихого разговора двух самых важных в этот момент персон.
Зефирелла Мортис была очарована. Эти темные волосы, в беспорядке падающие на плечи, эти тонкие руки с длинными сильными пальцами любительницы игры на клавикордах, этот изящный контур фигуры. Строгое благородство жестов, мелодичная речь. Перед Поглотительницей стояло самое гармоничное создание во Вселенной.
Тем временем священник отошел от девушки, и палач подтолкнул ее к плахе. Батильда оглянулась, и Зефирелла увидела в ее глазах безнадежную горечь пустоты, которая целиком заполнила это совершенное существо. Зефирелла потянулась к ней, ощутив внезапно ни с чем не сравнимое родство. Эта пустота была сродни вечному голоду, заставляющему Зефиреллу мчаться вперед, пожирая, пожирая без возможности остановиться и наконец-то насытиться на всю оставшуюся жизнь.
Зефирелла почувствовала вибрацию – это взмахнул топором палач – и наконец-то проникла в стремительно гаснущий разум Батильды д’Анжу. Впервые в жизни Поглотительница насыщалась не для утоления голода. Пища была взята без остатка и положена в хранилище для особо ценных трофеев.
Внезапное ощущение глубокой вселенской несправедливости пронзило Зефиреллу Мортис
«Она действительно не виновата!» – крикнула бы она, если бы смогла.
Родители Чена приехали в Штаты задолго до его рождения, и слова «ассимиляция» и «адаптация» являлись для него чистой абстракцией. Чен был высок и худощав, но казался меньше ростом из-за сутулости. Он предпочитал очки в роговой оправе и не умел носить даже самую элегантную с иголочки одежду. На его нескладной фигуре книжного червя любой костюм выглядел мятым и мешковато сидящим. В университете он ничем не выделялся, разве что рассеянностью, и доводил до бешенства некоторых преподавателей способностью переключать любую тему научной беседы в интересующее его русло. Причем ораторским искусством Чен не обладал, и мало кто видел рациональное зерно в его косноязычных рассуждениях. Подозревали даже, что свои блестящие научные доклады он пишет с чьей-то высокопрофессиональной помощью. Исключением был профессор Шаров, странный малообщительный старик, приехавший из России еще в конце прошлого века. Он всегда терпеливо выслушивал Чена, и не без его поддержки и советов юноша все-таки окончил университет и поступил на работу в солидную исследовательскую компанию. Чен ходил туда с неохотой, ему казалось, что жизнь его проходит зря, но найти более достойного применения способностям он не пытался. Чен орудовал цифрами и формулами с ловкостью умелого жонглера, в его чётком аналитическом уме выстраивались и топтались в ожидании великих дел целые армии идей, готовые к прорыву во многих областях науки.
Умерший вскоре в Шанхае двоюродный дядя оставил Чену в наследство процветающую фирму. Молодой человек воспрянул духом и, не особенно горюя по дяде (они никогда не виделись), но с огромной благодарностью, бросил скучную работу и основал собственную компанию. Большую часть суток он проводил один или с Шаровым, возясь с доведенными им до ума компьютерами, сканерами, анализаторами и прочими приборами, которые теперь были ему по карману. Многие из них Чен придумал лично, и даже мрачный Шаров иногда не мог сдержать восхищения при виде некоторых особо хитроумных агрегатов. Чен, сидя в окружении мониторов и аппаратных блоков, молча улыбался в ответ и плел пальцами изысканную вязь отточенных движений над виртуальными клавиатурами.
Он не интересовался социальными сетями, но однажды Шаров (он, как с удивлением узнал Чен, решил на старости лет искать себе подругу жизни) ткнул пальцем в пришедшее ему письмо.
– Она для тебя, парень, – хмыкнул он, – какая-то одержимая.
Чен был тронут. Он никогда не пытался познакомиться с девушками – его тщательно скрываемой тайной была болезнь с неприятным названием гаптофобия – боязнь прикосновений. Мать и отец с детства водили его по врачам, но никто не смог помочь мальчику. И теперь Шаров предложил ему наиболее простой выход. Чен наделся, что роман так и останется виртуальным, не задумываясь о том, что не всех девушек устраивают подобные отношения. Зато теперь, в разговоре с редкими знакомыми, можно отказываться от совместных мероприятий, с полным правом говоря: «Извините, у меня сегодня встреча с девушкой». Чен не любил и не умел врать.
Ее звали Эмили Пирсон и она читала мысли. Вернее, она обладала особо обостренной интуицией и наблюдательностью, а также склонностью к анализу и гибким умом. Чен припомнил, что встречал ее в университете – она училась на лингвиста. Когда-то ее отец, норвежец по происхождению, проезжал на байке через индейскую резервацию и увидел мать Эмили. Она была дочерью шамана, наследницей древних традиций, но определенно – не красавицей. Тем не менее, ее веселая улыбка и приятные манеры покорили скандинава, и он потом не раз возвращался повидаться с очаровательной девушкой. Когда родилась дочь, они переехали в город, но с возрастом Эмили все чаще приезжала в резервацию и охотно перенимала обычаи своего народа.
Ознакомительная версия.
