– Нет, сегодня, непременно сегодня! Тогда год удастся и подарки будут, – всплеснула руками Настя.
– Хорошо, Настёна, можно я тебя сегодня так называть буду?
– Можно Настёной, Настюхой и разными другими ласкательными именами, – кокетливо улыбнулась Настя.
За окном что-то грохнуло. Настя вскрикнула.
– Наверное, у соседей, – отозвался Михаил сверху. В руках его была коробка, полная старинных картонных игрушек. – На базаре по случаю купил, совсем за копейки, – пояснил он.
– Миша, у нас дома такими на Рождество елку украшали! – воскликнула Настя, по одной доставая из коробки игрушки: серебряного ангела с крыльями из настоящих перышек, собачку с лихо закрученным хвостом, мальчика на санках, трубочиста с ершиком. – Ты меня в детство вернул…
Она закрыла лицо руками, боясь расплакаться. Михаил подошел, обнял, поцеловал в макушку, как маленькую, и спросил, загадала ли она желание. Настя кивнула и тут же вздрогнула – за окном опять что-то грохнуло.
Накинув тулуп и сунув ноги в большущие валенки, Михаил вышел во двор. Высокий фундамент, отделанный наклонной жестяной полосой – по-деревенски завалинка, – заледенел от капели. Возле завалинки валялось пустое цинковое ведро. Видимо, кто-то пытался подставить его и заглянуть в окно.
– Вор, что ли, лез? – удивился Михаил. – Эй, есть тут кто? – крикнул на всякий случай, но никто не отозвался, и он поспешил назад к Насте.
Странный какой вор: лез и не долез…
Настя уже стояла на пороге дома в своем «одноруком» полушубке, держа коробку с игрушками. Ей очень хотелось поскорее нарядить елку. Первым она повесила на веточку маленького серебряного ангела с крылышками из перьев. Он крутился на ниточке, отражая свет луны, а повыше на ветках устроились собачка, трубочист с ершиком и мальчик на санках.
– Пусть у меня когда-нибудь будет такой мальчик! – загадала Настя. – И пусть он будет похож на Михаила. Ангел, ангел, исполни мою волю…
– Что ты там нашептываешь, Настёна?
– Ой, я варежку потеряла, – запричитала Настя. – Не знаю где, нет варежки. Вот когда приехали, была, а сейчас нету.
– Девочка моя маленькая! Миллион варежек тебе куплю, сто миллионов. Что хочешь для тебя сделаю. – Михаил кружил ее на руках все быстрее и быстрее, но не удержался, и они оба, покатываясь со смеху, свалились в большой сугроб.
– Вставай, медведь лесной, подымайся. – Она вскочила первая. – Пошли в Африку.
Быстро согревшись в доме, Настя почувствовала, что оттаяло не только тело – оттаяла душа. Вот это и есть ее настоящий дом и ее настоящий муж, а все, что было до того, ошибка, морок, наваждение.
Она разложила еду на тарелки. Михаил выскочил в сени и через пару минут появился в красном халате, при ватной бороде.
– Девочка Настя, поздравляю тебя с Новым годом, – пробасил он, доставая из мешка коробочку духов и плитку шоколада.
– Спасибо, Дедушка Мороз.
Она чмокнула его в обе щеки по очереди, а он снял бороду, крепко обнял Настю и уже не мог остановиться. Подхватил на руки и понес в глубину дома, где было темно и гулко. Ногой толкнул дверь в спальню, бережно опустил на кровать и стал медленно раздевать, целуя каждый открывшийся сантиметр ее тела. Она не сопротивлялась, а даже помогала справиться с крючками и застежками, резинками и пуговками. Теперь она поняла – все, что когда-то делал с ее телом Семен, было не с ней, а с кем-то другим. Здесь, сейчас, в сладостных судорогах и лихорадке любовного озноба, рождалась настоящая женщина.
– Будь моей женой, Настя, – не просительно, а твердо и уверенно сказал Михаил. – Уходи от мужа, если несчастлива с ним. Нам будет хорошо вместе, я знаю.
Настя благодарно прильнула и закрыла его рот ладошкой:
– Не торопи, ладно. На все Божья воля.
Потом они лежали тихо, боясь шелохнуться, ощущая необыкновенную легкость, но жизнь вернулась, заявив о себе зверским голодом. Вылезать из кровати не хотелось, и они просто перетащили в спальню еду. Ели из одной тарелки, запивали шампанским и поздравляли друг друга с наступившим Новым годом.
Настя вдруг выпорхнула из постели и принесла книгу. Завернулась в одеяло, соорудила Вавилон из трех подушек, уселась поудобнее, накинула на голову кружевное покрывало и торжественно произнесла:
– Я, Анастасия, согласна стать женой Михаила по любви и по сердцу – и на веки вечные. Книга, открой нам свою тайну великую.
С этими словами она надела на шею стило и раскрыла книгу.
Ничего ровным счетом не произошло, кроме того, что Михаил поморщился, как от зубной боли. Она удивленно глянула на него:
– Что-то не так? Ты чего скис, передумал жениться? – Попыталась усмехнуться, но усмешка получилась грустной.
Он притянул ее голову к себе, поцеловал и прошептал на ухо:
– Прости, родная, очень хочу, только хочу, чтобы ты стала женой не Михаила, а Николая. Михаил – имя не мое, и фамилия и отчество тоже. Так уж судьбе было угодно пошутить. Вот, наверное, потому книга и молчит.
– Как Николай? Почему? Расскажи.
Он встал, прошел в другую комнату, отворил секретным ключом маленький ящик комода. Вынул оттуда старинную фотографию. На ней были запечатлены его сиятельство граф Игнатий Федорович Граве с супругой и детьми – Николаем и Софией.
* * *
К железнодорожной станции Сема брел долго и всю дорогу крыл жену последними словами. Он замерз, выпил шкалик водки, чтобы согреться, но от этого замерз еще сильнее. Исхитрившись, сумел заглянуть в окно и увидел красиво накрытый стол, шампанское, свечи, но потом поскользнулся и упал. Затем он видел, как эти двое елку наряжали, и варежку жены – вещественное доказательство – унес тоже он. Дважды Сема валился с обледеневшего козырька, и оба раза попадал, как назло, скулой по ведру, которое подставил, чтобы ловчее было залезать. Самого важного он не увидел – парочка ушла вон из комнаты, в другую, с закрытым ставнями окном, но он знал, зачем они туда пошли. Хотел ворваться в дом и, застукав в постели, перестрелять всех к чертовой бабушке, но вдруг в окне мелькнула тень, в которой он узнал завернутую в простыню Настю с какой-то книгой в руках. Не успев додумать, зачем им могла понадобиться книга в постели, он заметил, как из комнаты вышел полуголый Михаил. Подойдя к комоду, Настин хахаль выдвинул потайной ящик. «Ясно, там у него заначка, – подумал Семен и понял, что надо делать. – Я вас в лагерях сгною. Накопаю улик, нутром чую, что накопаю. Проще всего тряхнуть дачку под видом ограбления. Что-то найдется, а не найдется – подбросим».
Семен потрогал саднившую скулу. На рукавице остался кровавый след. «Вот же сука! Посажу обоих! Посаж-жу, посаж-жу…» – повторял он, впечатывая в каждый свой шаг это лязгающее жестью слово. А под ногами с яблочным хрустом перекатывался снежок и занимался первый день нового, 1941 года.
Январь для Насти пролетел в одно мгновение. В мыслях она была далеко от затхлой квартиры, от упреков и скандалов. Даже боль в паху и синяки на руках не могли убить в ней воспоминание о счастье, которое она испытала в новогоднюю ночь.
Из Воркуты Семен вернулся раньше срока, злой, подозрительный, с кровоподтеком на скуле. Обматерив с порога, схватил Настю за шею и потащил в кровать. На ее счастье, после удара по лицу она потеряла сознание и пришла в себя только после того, как обнаружила Семена храпящим рядом. Поняла, что изнасилована. Ее словно посадили на кол, боль разрывала изнутри. Она еле добралась до коммунальной ванной, оставляя по ходу кровавую дорожку, а потом свернулась калачиком в кресле и заснула, забыв спрятать книгу.
Наутро очнулась от крика Семена. Он орал, что не потерпит в доме всякой гадости, что сыт по горло макулатурой, от которой в доме ступить некуда. Потребовал объяснений, где взяла книгу и что в ней написано. А еще, гаденько осклабившись, поинтересовался, чем же эта хрень помогает в постели.
Настя так и не поняла, что он имел в виду, но в душе поселилась тревога. Позже созрела мысль: срочно позвонить Михаилу, передать книгу и попросить, чтобы получше спрятал. Отдавать книгу в музей, не разгадав послание Марфы, не хотелось. Успею, подумала она.
Ночью ей не спалось. Семен опять уехал в командировку, а значит, они с Михаилом завтра встретятся. Ближе к утру, когда за окном дворник заскреб лопатой, возник ничем не объяснимый страх. Он поднимался откуда-то из живота. «Вот почему страх называют животным, – подумалось Насте. – Господи, глупость какая в голову лезет».
Она услышала, как к дому подъехала и остановилась машина. Хлопнула дверца, потом дверь парадного, забухали по ступенькам сапоги. «Три ступеньки вниз. Тут ведь только одна квартира – наша…»
В дверь позвонили. Настя захлопнула книгу, сняла с шеи стило и быстро вложила между страниц. Успела затолкать книгу в шифоньер, поглубже на полку. Накинула шаль: зябко все-таки – январь. В двери стояли двое.
– Гражданка Трепцова? Одевайтесь, пройдемте с нами.
