– А Ковальскому? – спросила я.
– Зачем? – пожал плечами Фишер. – Фокус не удался. Забудем.
– Ага! – сказала я. – Значит, фокус?
– Да, – сказал Фишер, – фокус. Кому-то из ваших дальних родственников до смерти захотелось вернуться в родовое имение.
– Невнятно, – сказала я. – Ну, впрочем, хватит. Вы уже признались, что это была какая-то афера. И вообще, какая глупость в наше время покупать землю, да и еще в таком опасном месте.
– Опасном? – поднял брови Фишер.
– Да-да, в бессмысленно опасном, – подтвердила я. – Артиллерийские повозки будут месить осенние дороги в этом райском уголке. Горы солдатских трупов будут валяться в перелесках. Убитые лошади со вздувшимися животами будут плавать в очаровательных речушках и прудах нашего имения. И не только нашего, я полагаю. Потому что карнавал закрывается, как вы сами выразились. Такой большой карнавал всегда закрывается шумно.
– Нет, – сказал Фишер. – Нет, нет и еще раз нет.
– Вы думаете, что ваше «нет» чему-то поможет? – спросила я. – Что вы своим «нет, нет, нет» сумеете заклясть беду? Вы милый человек, но смешной. Все. Я получила ответ на свой вопрос. Теперь просьба: помните, совсем недавно я обращалась к вам с весьма экстравагантной и, как вам показалось, глупой просьбой, с безнравственной просьбой – я просила вам сделать меня мужчиной. В юридическом смысле, разумеется, – рассмеялась я, – помните? Сменить все свидетельства и метрики, ну, вы помните, в общем.
– Не помню, – сказал Фишер. – Это вам точно приснилось.
– Неважно. Но вы поняли, что мне надо? Сделаете?
– Нет, – сказал Фишер. – Я против таких фокусов.
– Жаль.
Я помолчала недолго, а потом нагнулась к нему через столик.
– Фишер, – сказала я, – вы просили меня, – я снова сделала паузу, потому что как раз в эту секунду мимо нашего столика шел официант, – вы просили меня остановить одного человека. А если уж совсем просто – вы просили меня убить этого итальянца, этого князя, уж не знаю, князь он или нет, этого молодого сеньора Габриэля, усыновленного моей, судя по всему, безумной мамочкой. Вам не разнадобилось?
– Нет, – сказал Фишер, пристально глядя на меня. – Отнюдь не разнадобилось. Наоборот, надобность все возрастает.
– Отлично, – кивнула я. – Наверное, я смогла бы. Поверьте мне, я сумею. Более того, я умею.
– Догадываюсь, – мрачно сказал Фишер.
– Она вам нравилась? – спросила я. – Она была такая красивая. Особенно голая. Какая талия! А какие грудки! Боже милосердный, как она была прекрасна!
– Вы забываете, – сказал Фишер, – что я влюблен в вас. Хотя, объективно, да, она была весьма мила.
– Прекрасно, Фишер! Прекрасно! – сказала я. Он держал мою руку у своих губ. Я пальцами схватила его за нос и небольно подергала его вправо-влево. – Странные вы люди, мужчины. Пропускаете настоящих красавиц и влюбляетесь в жутких каракатиц.
– Так ты согласна? – спросил Фишер.
– Отдаться вам? – спросила я. – Да хоть сию минуту.
– Благодарю! Нет, я про другое. Ты согласна остановить князя?
– Это будет темой моего заявления, – сказала я. – Я еще не окончила свою просьбу.
– Я весь внимание, – сказал наконец Фишер.
Он и в прошлые разы сказал бы это, да я не давала ему рта раскрыть.
– Итак, повторяю, только что я обратилась к вам с дурацкой просьбой о подмене документов. Просьба действительно дурацкая. Умножение сущностей. Или, как говорят в народе, чесать правую ноздрю через левое ухо. Надо проще. Девица Мюллер сейчас живет в нашей квартире. Она приехала ко мне на день рождения. Кстати, повторяю: буду рада видеть вас на этом скромном семейном празднике. Просьба: повстречайтесь с ней и объясните ей как угодно, что она должна остаться со мной. Но не как служанка, боже упаси, а как… Ну вы сами понимаете. Объясните ей, что я на самом деле мальчик, которого одевали как девочку. Так, что никто из слуг об этом не мог догадаться. Тайну знала только гувернантка, но ее теперь нет среди нас.
– Хм, – сказал Фишер.
– Ну, или придумайте что-нибудь еще. А если хотите, скажите правду. Что графиня цу Вольфендорф таким образом делит жизнь и судьбу с художницей Франсуазой Лагранж. Ну, или наскребите что-нибудь еще из светской хроники.
– Это разврат, – сказал Фишер.
– Адвокат, аферист, полицейский агент, офицер контрразведки, организатор тайных убийств говорит мне о нравственности. Мне даже не смешно.
– Страшная штука – любовь, – сказал Фишер.
– Верно, – согласилась я.
– Нет! – вскричал Фишер. – Нет! – закричал он так громко, что официант, стоявший у стойки, поднял голову на нас. – Вы не знаете, как страшна любовь! Ибо я готов выполнить вашу страшную, лишающую меня всяких надежд, выполнить вашу просьбу во имя моей любви к вам.
– Но если вы меня так страшно любите, Фишер, – сказала я, – почему вы не сделали меня своей, когда на улице Гайдна я голая стояла перед вами в темной комнате, освещенная свечкой? Почему вы не залезли ко мне под одеяло, когда проходили мимо меня из сортира в свою комнату, и я остановила вас?
– Я оробел, – сказал Фишер и захлопал ресницами.
У него были длинные ресницы, настоящие еврейские.
– А сейчас? – спросила я. – Я только что сказала, что готова отдаться вам сию же секунду. Почему вы не схватили меня за руку и не потащили в гостиницу? Вот в эту, – я показала рукой в окно и направо, – которая напротив нашего дома? Отель «Альдемарески»! Какое неописуемое блаженство! Какая утонченная месть! В окне напротив живет этот негодяй Тальницки, который только что унижал вас. Предлагал вам напоследок угоститься дорогим коньяком. А вы теперь, поглядывая в это окно, в гостиничном номере напротив, нагло обладаете его дочерью!
– Потому что вы, Далли, только что признались мне, что любите другого. Простите, другую. И я со своими чувствами здесь совершенно лишний, – надменно произнес Фишер.
– В общем, вам понятна просьба? Встретиться с девицей Мюллер – живет она, повторяю, вот здесь – и все ей объяснить: либо так, либо этак.
– То есть вы хотите сказать, что я снова должен прийти в эту квартиру, в этот дом, где меня оскорбили?
– Фишер! – сказала я. – Ну Фишер же! Если это единственная трудность, то вы с ней справитесь.
– Отлично, – сказал он. – Вопрос был. Ответ дан. Просьба принята, – он подчеркнул это слово поднятием пальца. – Осталось услышать ваше заявление.
– Заявление, – сказала я, ухватив его за палец. – Слушайте и запоминайте. Я еще не дала согласие остановить итальянца по имени Габриэль Принчипе. Но и не отказалась. Я в раздумье. Все. Число и подпись.
– Давайте поедим пирожных от такого разговора, – сказал Фишер. – У вас не остыл кофе? А то я велю заменить.
– Что вы, что вы? В самый раз. Я не люблю горячего. Я вообще вся такая, теплохладная. Как ангел Лаодикийской церкви.
– А? – спросил Фишер.
– Видно, что вы крещеный еврей и вас не мучили Законом Божиим в детстве.
– Еще как мучили, – сказал Фишер. – Я же крещеный еврей в третьем поколении. Мучили-мучили, но не домучили, наверное. Поэтому про данного ангела я ничего не помню.
Минуты две мы ели молча, а потом я спросила:
– Еще один вопрос, смешной, быть может, но все же. Наш город Штефанбург – он на самом деле есть или как?
– То есть как? – засмеялся Фишер. – Мы с вами где сейчас находимся? Есть такая студенческая песенка про Боденское озеро. «Если ты сомневаешься в том, что Боденское озеро существует – приезжай и полюбуйся на него». Убедись, так сказать, на собственном опыте. Своими глазами посмотри. Конечно существует: Нидер, Хох, Инзель, гора Штефанбург. Вы что, Далли? Галерея, опера, знаменитые штефанбургские оперные сезоны. Старая Королевская канцелярия – скульптуры всех династий! Библиотека! А Фердинанд-Максимилиан-Крайс! – Он говорил очень убедительно, проникновенно и даже с какой-то осторожностью.
– Да понятно, – сказала я. – Но вот мой учитель политических наук профессор Дрекслер – не пустое место, кстати! – он был домашним учителем самого Людвига Баварского! – он сомневается. Он сказал: «Какое-то странное совпадение: легенда об основании Будапешта и легенда об основании Штефанбурга – совершенно одинаковые». И в самом деле, смотрите: там какой-то гунн увидел на Дунае остров и основал город. И у нас какой-то безымянный вождь кочевого племени увидел остров на реке, на нашей реке, и поселил там свое войско. В Будапеште остров Маргит, высокий берег Буда и низкий берег Пешт. У нас точно то же самое: Хох, он же Альфельд, Нидер, он же Домб, Инзель, он же Сигет. И заметьте – старые названия на «эльшонельв», на «прежнем языке». Сдается мне, что это старинный венгерский. Опять же, в Будапеште есть гора, где была келья Святого Геллерта, которого убили, сбросив вниз. И у нас та же история с мучеником Стефаном. У нас гора Штефанбург. Голова кругом идет.
– Да, действительно, – сказал Фишер. – Надо согласиться с вами, вернее, с вашим профессором. Вернее, так оно и есть. Штефанбург – это некоторым образом маленький Будапешт. Хотя и не такой маленький, черт…
