– Боже! Если ты есть, вразуми, кто я и что я? Для чего ты, отец мой, создал меня? Неужто только на муки? Или я больше ни на что не гожусь? Не верю я в это. Не верю!
Вразуми меня, Господи. Веры желаю! Где истина? У какой из твоих церквей? Не дай душе погибнуть в поисках «Истины». Помоги, Господи!
Гром, молнии, шквальный ливень.
И мой отец, стоявший на коленях с воздетыми к небу руками, взывающий к Богу.
Как же это достали русского мужика, что он, горький пьяница, заговорил о душе и истине. Задумался, для чего, с какой целью появился на свет Божий.
– Папа! – с криком бросился я к отцу. Обнял его, прижал и, заливаясь слезами, потащил прочь от этого места.
– Пойдем, пойдем… – твердил я и упорно волок его в сторону ресторана «Охотник», где начиналось пиршество в честь посещения императорской семьи нашего Нижнеокска.
– Папа, пойдем, там император, он все тебе объяснит.
Папа, услышав мои слова об императоре, сразу затих и покорно поплелся за мной.
В гардеробной я его обтер и, накинув на него поварскую куртку, повел в зал.
Вокруг сказочно сервированного стола уже скакали и щелкали фотоаппаратами приезжие дворяне. Там, за границей, такое угощение им и не снилось.
Метровые осетры, икра черная трех видов, розовые рябчики, белые грибы в шмелином меду, огромный торт в виде Нижнеокского Кремля.
Местное дворянство в засаленных пиджаках, заштопанных брюках сидело с краю стола и делало вид, что они так ужинают каждый день. Надутые, как индюки, они угощали друг друга:
– Попробуйте-ка, граф, кролика вот с этой острой испанской подливкой.
– Ну что вы, право, – отвечал граф князю, – лучше отведайте медвежатинки с этим прованс-соусом, он поострее будет. Ох, как любила его помнится, наша праба… праба… словом, императрица Анна Иоанновна.
Наконец дали отмашку, и все разом кинулись к столу, не по-дворянски заталкивая в себя дворянскую еду.
Папа, глянув на все это, стащил со стола бутылку водки и, сказав мне:
– Тоже мне императоры… – ушел в гардеробную продолжать имперский обед с простым народом.
Потом зазвучали тосты.
Кто-то заказал оркестру «Боже, царя храни». Дворяне повскакивали с мест и, приложив руки к сердцу, как американцы в своих боевиках, пропели дореволюционный гимн.
Уже за полночь, чуть живых от съеденного, членов царской семьи отвезли назад, на пароход. Битком нагрузив их каюты остатками деликатесов.
Принимающая сторона, тоже довольная и пьяная, под утро разбрелась по домам.
Добравшись до Башни, наше семейство обменялось мнениями по поводу исторического визита. Мама сказала:
– Жалко их. Уж больно они голодные.
Папа, изрядно набравшись и забыв о Боге, теперь пытал меня:
– А где же, куда же делся император?
Я ему ответил, что его расстреляли. Папа очень удивился:
– Где?
– В подвале.
Он почесал затылок и сказал:
– А выстрелов не было слышно.
В полдень, когда я проснулся, обнаружил в своей Башне спящего на диване пьяного нижнеокского князя, капитана ГАИ.
Князь он или не князь, мне было все равно, но спать в ботинках на моем диване я бы и царю не позволил.
Стащил его с дивана и хотел выставить вон. Но замешкался, слишком уж забавным он выглядел спросонья, и мне захотелось с ним поболтать.
Я достал водки, закуски, и мы сели в уголке пообщаться.
Поначалу разговор не клеился. Он все – мы князья, мы дворяне.
Но потом, заметив, что я заскучал и проявил намерение свернуть наше застолье, честно признался, что ничего не знает о княжеской жизни, да и дворянской тоже. Всю жизнь простоял на дороге. Махал палкой да шкурил водителей.
Тогда я ему налил. Он выпил. И сразу разговор стал общим.
С князем мы подружились и я его пригласил на открытие «Дамского клуба», моего нового семейного проекта.
Проект основывался на изестной в мире истине: «Жены создают уют, а любовницы – моду».
В клубе для жен были организованы консультации со знаменитым на весь Нижнеокск сексопсихологом, который проводил как групповые, так и индивидуальные занятия с дамами по вопросам интимной семейной жизни.
Но эти консультации быстро прекратились.
Сексопсихолог оказался физически хиленьким и не смог проводить практические занятия с той нагрузкой, которую от него требовали дамы.
Зато модельный бизнес для любовниц пошел легко.
Приехал один известный модельер «голубых» кровей и одним своим именем возбудил всех нижнеокских модниц.
Теперь дамы целыми днями табунились на показах мод в «Дамском клубе».
А мужам города в это время стало не до любовниц и не до жен. Из Москвы поступило указание всем назначенным губернаторам срочно пройти через демократическую процедуру, то есть выборы.
Губернатор тут же создал штаб, а чтобы голосование прошло быстро, слаженно и верно, всем жителям области, кто будет голосовать за него, его штаб решил перед выборами выдать по новому ботинку на правую ногу.
А ботинки на левую ногу электорат получит уже после того, как химика-губернатора изберут заново.
Ботинки эти года два валялись на складе обанкротившейся обувной фабрики, никому ненужные. Штабные губернатора их изъяли и ловко раздали избирателям.
Господина губернатора переизбрали.
Народ ломанулся в Кремль за левыми ботинками. Поперли, ясно, через мою Башню. Из Кремля позвонили, чтобы я никого не пускал. Я не пустил.
Всю площадь перед Кремлем запрудила многотысячная толпа, жаждущая левого ботинка. Самые активные пришли полуобутыми в одном правом ботинке в надежде немедленно надеть левый ботинок.
Правда, было несколько сот одноногих правшей. Но они не возмущались, а только поддерживали своих коллег – одноногих левшей, тем вообще не дали правые ботинки, потому что у них не было правой ноги. И они вдвойне считали себя обделенными, громко стучали костылями и требовали по два левых ботинка.
В Кремле все обитатели здорово перепугались.
Оказалось, что левых ботинок никогда и не было на складе обувной фабрики.
Фабрика потому и обанкротилась, что два года выпускала только правые ботинки. Сломался чешский станокавтомат, который шил и клеил изделия на левую ногу.
Левые ботинки как бы были, но только в виде подметок, стелек, каблуков и шнурков.
Кто-то стуканул в Москву. Из Москвы стали названивать маршалы и генералы, предлагать помощь в виде эскадрильи бомбардировщиков. Губернатор отказался от этой помощи, сообразив, что это предложение скорее провокация и исходит от его столичных недоброжелателей.
И наверняка эскадрилья бомбардировщиков разнесла бы в щепки не повстанцев, а сам Кремль. Впоследствии сославшись на «человеческий фактор», ошибку летчиков.
И тут наиболее напуганные члены избирательной команды губернатора решили выдавать разгоряченному электорату вместо целых левых башмаков их части: подметки, шнурки и стельки.
Народ еще больше возмутился, закипел и начал готовиться к штурму Кремля.
Ров под стенами стали закидывать предвыборной печатной продукцией. Из рекламных щитов кандидатов в губернаторы соорудили легкие и прочные штурмовые лестницы.
И когда первые повстанцы уже были на кремлевской стене и стало казаться, что власть вот-вот падет, на площади перед Кремлем вдруг возникла громкая возня и от-туда потянуло селедочным запахом. Кто-то закричал:
– Братцы, там на площади селедку иваси бесплатно раздают!
Народ дрогнул. И дрогнув, хлынул, ломая лестницы, назад на площадь, за селедкой.
Оказалось, это верный друг и помощник губернатора, ударник капиталистического труда, вывалил целый КамАЗ селедки посреди площади.
Правда, история с этой селедкой была темная.
Дело в том, что водитель на КамАЗе сам, когда выпрыгнул из фуры с селедкой, был в одном правом ботинке. Не исключено, что он тоже был в числе повстанцев и наверняка хотел своей фурой протаранить кремлевские стены, но, совершив крутой маневр, опрокинул фуру. Хотя ударник капитализма утверждает, что его водитель просто потерял левый ботинок.
А по другой версии, именно он, водитель, был зачинщиком бунта, причем по прямому указанию все того же ударника капитализма, который сам метил в губернаторы.
Вот так перевирается история, которую мы будем изучать в школе. Со временем в учебниках будет сплошное вранье.
А истина – вот она… в этой самой книге.
Пока разбирались с селедкой, я быстро смекнул в эту пору башмачного восстания, что делать. Было понятно, что электорат, наевшись селедки, вспомнит о недоданных левых ботинках, а вспомнив, опять пойдет на штурм.
Тогда я снял свой родной левый ботинок, разул всех своих близких и стал левые башмаки швырять с Башни в толпу, объедающуюся селедкой. Перепуганные чиновники, вдохновленные моим самопожертвованием, а также желанием выжить и усидеть в Кремле, быстро разулись и тоже стали метать свои левые башмаки через кремлевскую стену.
В итоге башмаков хватило всем восставшим и даже осталось немного сотен лишних.
