Оказалось, что чиновников в Кремле больше, чем жителей в городе. Народ обулся, вычистил площадь от селедки и поплелся по домам пить воду из-под крана.
Так я спас Кремль.
Но медаль за спасение Кремля мне не дали.
Хотя на губернаторский бал по случаю победы над «башмачным бунтом» приглашен был.
Придя на бал, я встал на парадной лестнице где-то посередке, не высоко и не низко, как и подобало по статусу и состоянию.
Губернатор поднимался по ступенькам, всем милостиво кивая и никого особо не выделяя. За ним шествовала свита из вице и замов, директоров департаментов, начальников управлений, комитетов, отделений, групп, специалисты всех видов и категорий.
И вдруг губернатор с радостным стоном, широко раскрыв руки, бросается в мою сторону.
Я обрадовался. Значит, не забыли.
Но он, не обращая на меня никакого внимания, схватил и стал обнимать управляющего банком, что стоял рядом со мной. Да так неистово, что это действо стало казаться интимным.
Жена банкира, приревновав, тоже стала прижиматься к своему мужу, но со спины.
Так они и сплелись в тройственный дружный комок.
Все приглашенные на бал были удивлены.
Все знали этого длинного, худого банкира только как человека, внешне похожего на губернатора.
Но не более.
В молодости этот банкир с упоением пел на комсомольских вечеринках: «И Ленин такой молодой и юный Октябрь впереди…», а сейчас держал в своем банке воровской общак.
Да и уставной капитал банка был краденый, из конверсионных денег, которые были получены от американцев на переоборудование наших военных заводов в гражданские. Но раз полученные деньги были деньгами наших бывших врагов, то их как бы и не грех было украсть.
Так вот, этот банкир жил тихо. Ничем не отличался от остальных банкиров.
Потихоньку тратил конверсионные деньги. Финансировал криминальные структуры. Состоял в какой-то новомасонской секте.
В общем, ничего особенного.
Как все банкиры.
И вот тебе раз, сам губернатор прилюдно полюбил его.
Ни с того ни с сего.
Банкир даже онемел от изумления.
Наконец губернатор отлип от банкира и побежал вверх по лестнице за ошарашенной свитой.
Банкир сделал вид, что удивлен не меньше других.
Но я понял, что это неспроста.
Оглянулся, прикинул, у кого бы прояснить ситуацию.
Как раз мимо пробегал знакомый по рынку Вор, а сейчас советник это банкира по безопасности. Уж ему-то полагалось все знать.
Цап его за рукав и:
– Что, – говорю, – за дела с вашим банкиром?
Тот, узнав меня, скрывать не стал:
– В Москву перебираемся. «Нашего» российским министром ставят, вот заживем, – весело заржал он. И побежал дальше. Но мне после этого прояснения было не до смеха.
А в зале начался бал в честь победы над «путчистами».
Было накрыто огромное количество фуршетных столов.
Играл оркестр.
На подиум в центре зала поднялся губернатор со своей свитой.
Почти вся она состояла из новых лиц.
Где те его соратники-химики, которые вместе с ним строили палаточные городки на центральной площади, ходили со знаменами и плакатами, борясь за демократию и гласность? Где они? Где те, которые приходили ко мне на рынок и упрашивали помочь юнцу в желтых джинсах не сесть за решетку?
Я завертел головой.
Не было их в этом Гербовом зале.
Поговаривали, что даже самый близкий друг и соратник губернатора раз пошел против его воли и с ним произошла беда. Сфабриковали уголовное дело и быстро передали в суд. Очень торопились успеть до введения моратория на смертную казнь.
Якобы губернатор сказал: «Этому человеку в железной клетке не место в нашем мире».
Сказал просто так.
Ради красного словца.
И про «человека», и про «клетку», и про «мир». Не имея в виду насильственное изъятие «из нашего мира» своего бывшего друга.
Так по крайней мере объяснила журналистам пресс-служба губернатора, когда «этого человека в железной клетке» расстреляли через час после приговора. Такое объяснение пресс-службой совсем всех запутало: и журналистов, и следователя с судьей.
Следователь, который вел дело, после пресс-конференции с испугу, что не так понял изречение губернатора, сделал себе операцию по смене пола.
Стал женщиной.
И уехал в Амстердам, на улицу красных фонарей.
Там ему, то есть ей, стало все понятно: вот «наш мир – женский», вот «их мир – мужской». Плати и заходи.
Но только один раз.
Если хочешь зайти еще, то и плати еще.
И никаких тебе «миров» и «клеток».
А судья, это была женщина, нет, не подумайте, не стала переделывать себя в мужчину, она просто как-то вдруг разбогатела.
Говорят, что еще раньше, до этого дела, наследство получила. Но до поры до времени это скрывала.
А тут, запутавшись с этими «мирами», вынесла расстрельный приговор и неожиданно вышла в отставку.
Купила на наследство виллу на Канарах. И переехала туда жить со всей своей семьей, включая бабушек, дедушек, племянников и племянниц.
Ей, говорят, и там предлагали стать судьей, но она отказалась, понимая, что с Канар бежать в случае чего будет уже не куда. Да и наследства не бывают бесконечными.
Так вот, губернатор в окружении самых близких и верных на этот час своих соратников стоял на импровизированной сцене.
Он-то стоял свободно.
Но остальные…
Возвышение было небольшим, и часть приближенных постоянно сваливались с этого пятачка. Поэтому многие стояли одной ногой, крепко ухватив соседа. А сосед, понимая, что тот, падая, может захватить и его с собой, улыбаясь, отжимал незаметно стоящего рядом товарища, чтобы тот, сволочь, не свалил его.
Если кто все-таки падал, то его место мгновенно занимали новые соратники.
После тронной речи губернатор сошел с подиума в народ.
Ему подали кресло.
Губернатор сел, и на сцене началось представление.
Вначале выступили «маленькие лебеди», все в одной левой пуанте.
Затем сыграл на барабане великий музыкант и тоже в одном левом ботинке. Левой рукой все время бил в левую сторону барабана.
Моя мама приволокла из «Дамского клуба» стайку худых и стройных девушек в платьях «а-ля путч». Проще сказать, левая половина тел были у них ничем не прикрыта.
Затем на сцену опять вышел губернатор.
Стал вручать ордена и медали.
Самый большой орден он вручил себе сам.
Затем награды получили ударник капитализма и водитель селедочной фуры. Правда, водитель к этому времени так напился, что вышел на сцену вообще без ботинок. Но в носках, да таких вонючих, что губернатор, сославшись, что ему надо… в общем, куда-то надо, сбежал со сцены. Орден герою вручал пожарный в противогазе.
Затем начался банкет.
Я был очень обижен, что меня даже и не вспомнили.
Зная мудрость, что в России страшно забвение, а не хула или хвала, я, грустный, побрел в буфет, чтобы напиться.
Но за буфетной стойкой бармена не оказалось.
Я зашел за стойку, чтобы налить себе сам, и обнаружил там музыканта-барабанщика с юной, худенькой и почти прозрачной буфетчицей. Он, барабанщик, уложил ее в футляр своего барабана и там совершал с ней не насильственный, как я понял, половой акт.
Чем удивил меня: как «это» можно сделать в футляре барабана? Но, видимо, «это» у него было отработано довольно профессионально, потому что он справился с «этим» быстро и бесшумно.
Девушка, вскочив и поправив юбочку, спросила:
– А вы кто?
Я ответил почему-то, что контрабасист.
– Правда? – обрадовалась она и поискала глазами футляр контрабаса. Маэстро-барабанщик тем временем захлопнул футляр и наладил [28] из бара.
– Стой! – крикнул я. – А платить, кто будет?
– За что? – удивился маэстро.
– За тишину, – ответил я.
Маэстро полез в карман.
Я сказал, что пошутил, и приобнял его.
Из-за стойки бара мы уже вышли вдвоем. За нами буфетчица. Мы к столику в углу, она туда же.
– Тебе чего? – спросил я.
– Так вы сказали, что контрабасист, а где футляр от контрабаса?
– Футляр отменяется, – отрубил я, думая, что тем порадовал ее.
Но она расстроилась:
– Жаль, никогда еще «этого» у меня не было в футляре контрабаса, – и ускакала куда-то, очевидно, искать очередного музыканта.
Маэстро после третьей выпитой бутылки шотландского виски обнял меня и стал пытать, откуда я знаю про его заветную мечту – написать симфонию для органа с барабаном.
Я отвечал ему, что ничего не знаю о его симфонии с органом и барабаном. Он не верил.
Я уверял.
Он начал обижаться и уже полез за барабанными палочками, чтобы ими прояснить мою память. Я понял, что надо «сознаваться». И сказал, что догадался о симфонии по движениям девушки в барабанном футляре.
– Молодец! – ответил он и поцеловал меня. Я его.
Так мы подружились.
Поутру мы с маэстро проснулись на моей кровати, и между нами лежал его барабан. Но почему-то без футляра. Да, и проснулись мы – не сами. Нас разбудила моя старшая сестра.
Она очень удивилась, увидев меня в постели с барабаном и каким-то мужиком.
